— Тяжелая ночь? — спросил Шагалыч, заглядывая в припухшие глаза друга. — А? Что? Всю ночь соревновался в езде с Гретой?
Ансельмо покачал головой.
— Да ладно, выкладывай правду!
Нет, только не правду. Правду лучше не говорить.
— Я почти не спал…
Ложь. Он вообще не спал. Он вернулся домой очень поздно, до смерти уставший, и бросился на кровать в надежде сразу же заснуть. Потом вспомнил о письме. Ложь. Он не забывал о нем ни на секунду. Что в нем? Посланник взял его в руки и направил на него свет настольной лампы, стоящей рядом с кроватью. Сквозь конверт просвечивали написанные от руки слова. Почерк казался угловатым. Явно мужской почерк. Кем был этот мужчина, написавший письмо Грете? Его Грете… В бессонную голову тайком прокралась новая мысль. Его охватила ревность. Он погасил свет и попытался заснуть. Опять ложь. Сначала он поискал дырку в конверте, чтобы заглянуть внутрь, но дырки не было. Тогда он выключил свет, но заснуть так и не смог.
Ансельмо всегда верил в судьбу. Он никогда не позволял себе вмешиваться в ее таинственные шаги, он всегда считал себя ее скромным посланником. До этой ночи. Ночи, которая уже гасла в кристальных тонах нового солнечного утра. Он решил отвлечься, занявшись завтраком, но когда увидел, как в чайнике закипела вода и пар стал бесполезно таять в воздухе, растворяясь мягкими гипнотическими завитками, он сдался. Схватил письмо, подержал над носиком чайника, подождал, пока растает клей, и аккуратно вскрыл конверт.
Дорогая Грета,
я так давно тебе не писал. Впрочем, учитывая то, что ты ни разу мне не ответила, я не уверен, что ты прочитала хотя бы одно из моих писем.
По причинам, которые я предпочел бы объяснить тебе лично при встрече, я приезжаю в Рим. Я буду один, и мне бы хотелось увидеть тебя…
В это время в кухню вошел Гвидо, и Ансельмо едва успел спрятать письмо в карман. Отец ничего не заметил. А Ансельмо вдруг почувствовал, что на него всей своей тяжестью рушится небо. Он совершил ужасный поступок. Точнее, два ужасных поступка: нарушил обещание и тайну переписки. И все впустую. Он даже не успел найти в письме ответы на свои вопросы.
Теперь ему было еще хуже, чем бессонной ночью.
— Ты хоть умывался сегодня? — спросил Шагалыч.
Нет.
— Я тут сам закончу. А ты иди приведи в себя в порядок, ты похож на «Крик» Мунка.
Некоторые думают, что иметь друзей-художников — это большое счастье. Люди считают, что они привносят в твою жизнь красоту, что они способны наполнить красотой даже самые мрачные моменты твоей жизни. В сущности, в этом ведь и состоит предназначение искусства… Так может думать только тот, кто не знает Шагалыча. Отправляя Ансельмо умываться, он решил для наглядности показать ему живую копию знаменитой картины норвежского художника, оттянув руками нижние веки и разинув рот большим правильным кругом. Ему довольно точно удалось передать впечатление чего-то, что тает и катится каплями в водовороте трагической горечи. В общем, ничего красивого.
— Договорились.
В ванной Ансельмо открыл кран и стал слушать, как в раковине журчит вода. Из зеркала на него безжалостно смотрело его отражение. Он и вправду был похож на «Крик» Мунка. Ансельмо собрал воду в ладони и опустил в нее лицо в надежде смыть с себя эту маску тревоги и тоски. Бесполезно. Он закрыл кран и собирался выходить, когда услышал за дверью в мастерской знакомый звонкий голос.
— Добрый день, велосипедисты, — громко поздоровалась Эмма. — Мне нужен велосипед.
— Великолепный ансамбль в полном составе! Здорово! — воскликнул Шагалыч, не скрывая радости.
— Привет, — прочирикала Лючия.
— Здрасте, — тихо сказала Грета.
Она пришла. Она здесь. А он совсем не готов. Он даже не решил, как передать ей письмо. Оставить его там, где только она сможет его найти, или вручить лично в руки. Он хотел еще немного поразмышлять над этим, пока чинил велосипед. Обычно ручной труд помогал ему прояснить мысли. Но она не оставила ему времени.
Он застыл перед закрытой дверью, не решаясь выйти из своего укрытия.
— Какой велосипед тебе бы хотелось?
— Женский. Если можно, с корзинкой.
— Голландский?
— Было бы здорово! Ты ведь сама наполовину голландка, — вдохновилась Лючия.
Эмма оставила замечание подруги без комментариев, а Гвидо уже показывал ей велосипед кремового цвета с кожаным сиденьем, огненно-красными рукоятками руля и черной металлической корзиной на переднем колесе.
— Здесь надо починить тормоза, проверить колеса и немного стереть ржавчину с рамы. И будет отличный велосипед.
— Сколько он стоит? — спросила Эмма, обхватив пальцами рукоятки. Они показались ей очень красивыми. Она хотела их любой ценой.
— Нисколько. Ты просто должна починить его.
— Я?! — возмутилась Эмма.
— Да, это ведь твой велосипед.
— Но я не умею. Это ваша работа. Не моя.
— Я научу тебя.
— А можно я заплачу и вы мне его почините?
— Нельзя.
— Тогда я его куплю, и мне его починят в другой мастерской, — заупрямилась рыжая.
— Я тебе его не продам.
— Тогда продайте мне только рукоятки.
— Разговор окончен.
Этот механик ее переупрямил. Впервые в жизни ей отказывались продать то, что она хотела. Странное и неприятное чувство. Как дырка в животе. От голода. Нет, сильнее. Ей нужны эти рукоятки. Точка.
— Но я могу хотя бы его опробовать? — сказала она, скорее для того, чтобы дать понять, что она тоже может ставить свои условия в переговорах.
— Можешь, — согласился Гвидо, — только осторожнее с тормозами. Не разгоняйся.
— О’кей! — обрадовалась Эмма. — Лючия, пойдешь со мной?
— Не возражаешь, если я тоже пойду? — тут же влез Шагалыч.
Эмма возражала, и еще как. Но маленькая Лючия сделала такие большие умоляющие глаза, что ей пришлось согласиться.
— Конечно не возражаю.
— Тогда я тоже пойду, — присоединился Гвидо, — буду следить — вдруг на дороге появится машина.
— Полный сбор? — пошутила Эмма.
— Не хватает только Ансельмо, он, похоже, застрял в ванной, — прокомментировал Шагалыч.
Грета почувствовала, как кровь стремительно потекла по венам вниз и ушла в пол. Ансельмо почувствовал, как кровь прилила к голове и как сильно хочется ему задушить своего друга-художника.
— Мне просто не терпится прокатиться на моем голландце! — кокетливо воскликнула Эмма, чтобы отвлечь внимание от Ансельмо. — Идем?
Они всей гурьбой вышли на улицу, оставив Грету одну в большом залитом солнцем салоне веломастерской. Музыка безучастно продолжала свой сложный танец, когда в глубине коридора заскрипела, открываясь, дверь в ванную.
