Спасло повозку, как переведя дух выразился парень, «божественное чудо из чудес». По пути им встретился обоз полупьяных солдат, которые катили в Мариенбург за жалованьем. Лихие рубаки быстро усмирили озлобленную свору и еще напоследок поблагодарили прусса за волчьи шкуры, «что они сейчас соберут, правда, сначала еще немножко подопьют».
В необходимости держать подле себя такую размазню, как Матиас, полубрат начал сомневаться все больше. При этом он хорошо помнил, что не так давно – в древней Брутении – дал обещание помогать людям вокруг себя. Бэзил, похоже, не ошибался: этому сопляку никогда не сравниться с храбрым и самоотверженным Крукше.
Зависит ли это от воспитания или внутренних качеств, разницы нет, важен всегда результат. А Матиас – трус, каких свет не видывал, даже стыдно за него. Но не всем рождаться героями и смельчаками, некоторым действительно требуется твердая рука, чтобы направить их на верный путь.
– Рад тебя снова видеть, Гектор, – фон Плауэн принял прусса в своем кабинете, разместив два кресла напротив камина, – случилось так, что на этих землях живут лишь несколько человек, кому я могу доверять.
– Я понимаю, ваша милость, – вытянув к огню озябшие руки и ноги, Пес не мог думать ни о чем другом, кроме того, как скорее отогреться.
– Ты уже, верно, слышал про контрибуцию? Наша казна почти обескровлена. Своими силами мы не потянем настолько огромный выкуп. Я уже отправил голубиную почту властителям в Лондон, Париж, Германские земли и Брабант с просьбой оказать нам услугу и выдать крупные денежные заемы, ибо, если мы пропустим хоть один платеж поляку, сумма многократно возрастет…
– Тяжелые времена становятся еще невыносимее.
– К сожалению, происходит именно так, – отблески пламени подчеркивали осунувшееся и бледное лицо гохмейстера. – Я хочу, Гектор, чтобы ты поехал в Гент к моему другу Иоанну, герцогу Бургундскому, сыну Филиппа Храброго, и от моего имени попросил бы его помочь в столь трудную для нас пору.
– Но, господин Верховный магистр, – уж чего-чего, а поручения такой ответственной дипломатической миссии полубрат никак не ожидал, – я всего-навсего простой солдат, хоть и дворянин. Как я могу представлять орден? Наверняка есть лица во много раз более сведущие в государственных вопросах. Меня никто не будет слушать.
– Тебе просто надо договориться, подписывать документы поедут другие. Нам, можно сказать, повезло. Сейчас у него перемирие с Орлеанским домом – там такие дворцовые передряги, что нам с литвинами и не снились.
– Значит, он пребывает в хорошем настроении?
– Надеюсь на то. Вы с ним чем-то похожи, потому я и посылаю тебя, а не наших дипломатов. Он, вне всякого сомнения, назначит им дьявольские проценты. Господь наградил тебя находчивым языком – уговоришь любого, от дворняги до императора.
– Спасибо на добром слове, господин гроссмейстер.
– Твоя задача склонить его на нашу сторону, понимаешь? Убедить, что поляк – это сатанинское отродье, каких свет не видывал, что нам не повезло, что мы серьезно поиздержались и так далее.
– Хорошо, если настаиваете, я попробую. Но чем еще вы будете расплачиваться по долговым обязательствам? Ведь польский король впридачу отпустил из плена наших наемников, чтобы те потребовали оплаты…
– Ничего не поделаешь, – Генрих глубоко вздохнул. – Придется прибегнуть к непопулярным в народе мерам – поднимем налоги.
– Но это, быть может, не так страшно, – отогревшийся Пес с наслаждением вдыхал чудный аромат сливового вина, почтительно поднесенного прислужником магистра. – По-моему, на данный момент налоги ниже некуда. Даже попрошайка может их себе позволить.
– Так-то оно так. Но чуть поверни колесо финансовой машины, сразу начнут скрипеть все детали. Малейшее повышение податей вызовет шквал негодований.
– Что делать, народ придется потрясти. Ну и как вам вороны?
– Это не мне, а Иоанну. Удиви его.
Сопроводительное письмо Гектору надлежало получить у главного конюха. В орденском государстве старший конюшенный совмещал также и должность почтальона. Он выставлял на письмах, выполненных на особо клейменной гербовой бумаге, данные о срочности, точный адрес и запечатывал письмо облатками подходящего цвета.
К примеру, для дипломатической пересылки использовался красный. Помощник конюха заведовал и голубятнями, где содержались брюссельские летучие письмоносцы. Ухаживал за ними, дрессировал и нередко баловал их отборным египетским горохом в благодарность за отличную службу.
В начале последней декады февраля серый брат Тевтонского ордена и его слуга собрались со свежими силами, сменили на повозке треснувшие от мороза оглобли, смазали воском полозья и выбрали наилучших тягловых лошадей. Дорожка предстояла дальняя – ни дать ни взять, сто семьдесят миль.
Если тащиться с такой скоростью, как плелись в Торн, то Иоанна они увидят, дай Бог, к исходу весны. Но в этот раз все должно быть по-другому. Видимо, зима ушла дальше, на Русь, потому что в Европе существенно потеплело.
Магистр снабдил посланцев недельным провиантом: вяленой телятиной, копченой осетриной, тушеной бараниной, ячменными лепешками, бочонком пива и вина. Еду сложили в мешки, набитые шерстью, чтоб не смерзлась. Один из братьев-священников благословил друзей в путь и на всякий случай отпустил им грехи, а Матиаса даже исповедал, но обещал истово молиться за благополучный исход переезда.
Фон Плауэн пожелал удачи путникам и потребовал соблюдать предельную осторожность. Перед отправкой Гектору вручили новейшее итальянское изобретение – компас, указывающий магнитной стрелкой путь строго на север. Но прибегать к нему доводилось нечасто, потому как жители из окрестных селений с готовностью указывали необходимое направление. Тем более ехать нужно было на запад, а с этим сложностей не имелось – следи за заходом солнца, и делов-то.
Через несколько дней экипаж достиг пределов империи, о чем громче любых слов свидетельствовал грозный черный деревянный орел, возвышавшийся на длинном столбе, вкопанном в центр перекрестка. Одна орлиная голова сурово глядела на восток, зоркие глаза второй неустанно надзирали за западом. Привычные прусские пейзажи заканчивались тоже здесь.
Пересечение дорог служило входом в подлинный европейский мир. На сгорбленных как дряхлые старухи одиноких деревцах висели клетки в две трети человеческого роста. Внутри в неестественных позах полусидели-полулежали потемневшие скелеты. У одних костлявые пальцы примерзли к железным прутьям, у других кости ног выступали за пределы клетей. Мальчишка вдруг подскочил как ошпаренный – ему показалось, что один из мертвецов, еще не совсем лишившийся мяса из-за стервятников, моргнул. Крик Матиаса спугнул воронье, облюбовавшее висельника, вздернутого неподалеку.
Виселицы. Несколько эшафотов. На длинных грубых сучковатых бревнах висело не менее пятидесяти человек. Все без глаз – их выклевали птицы. У кого не было запястья, у кого голени. Пес вдруг вспомнил, как дядя рассказывал ему про царивший в Европе голод в начале второго тысячелетия. Тогда ели мертвых, ели живых, убивали детей, подманивая их яблоками, пожирали крыс и насекомых. Но тут, вероятно, висели преступники, которым отрубали конечности, а потом казнили. Матиас, прошептав молитву, перекрестился и погнал лошадей прочь от гиблого места.
