– Подожди. Пусть сам расскажет.
– Огонь, жарко… – ослабевшая от трагедии рука вяло шевельнулась. – Заслужил… трус. Агнесс… дети… к вам…
– Всю ночь про пекло слушал, значения не придавал, пока он не поджег.
– Все ясно, – задумавшись, Пес почесал подбородок. – Это последствия ожога. Я помню, у нас в Кёнигсберге ребятня резвилась – подожгли соседский дом. Башмачник обгорел еще хуже стрелка. Так у него потом начался бред, тошнота, рвота.
– Да, но господин Джаспер стал болтать чепуху еще до пожара, – мальчишка покрутил пальцем около уха. – Как это объяснить?
– Подождем, пока он перестанет плести околесицу – тогда сам все расскажет.
При деревянной кирхе Святой Женевьевы находился маленький госпиталь. Прелаты настоятельно порекомендовали как минимум на неделю оставить у них пострадавшего. Хорошо, поляки не успели разрушить небольшой замок, расположенный на берегу живописного озерка. Местный гарнизон с радостью принял бывшего полубрата на постой: из-за нестабильного положения на границе каждый человек был кстати.
К исходу третьей недели, в преддверии Пасхи, Ортельсбурга достигли новости из ставки ордена. Чтобы подавить крутой нрав Данцига, магистр назначил кузена тамошним комтуром, предварительно приняв того в орден. Честолюбивый, не разменивающийся на мелочи, фон Плауэн-младший приказал казнить обоих бургомистров. Палач отказался, тогда клинок обнажил сам новый комтур, доказывая свою решительность на деле. Город, управляемый аристократами, был вынужден пустить цеховиков в члены рата. Ситуация накалялась все больше и больше, все ожидали следующих шагов руководства корпорации.
Праздник Пасхи сотворил чудо – Джаспер Уортингтон кое-как встал. Одеть его пришлось в свободный балахон, чтобы одежда не мешала заживлению обгоревшей кожи. Передвигался стрелок с огромным трудом при помощи трости. На один глаз он ослеп полностью, второй видел от силы на пятую часть своих возможностей. Обоняния лучник тоже лишился, только два запаха навсегда укоренились в его сознании: едкий смрад жаркого дыма и стойкий – безжалостного огня.
Но к величайшему сожалению прусса, его друг бредить не перестал. Точнее, он вообще замолчал и смотрел мимо людей. Взгляд его отрешился, и с тех пор капитан не проронил ни слова – даже «Галифакс». Лишь единственный открытый глаз, избегающий всегда прямого взгляда, изредка блестел какой-то мыслью, но язык не выпускал ее на волю.
Стрелок, помимо прочего, вдруг озаботился порядком абсолютно во всем: он распрямлял складки на своей и чужой одежде, сдувал отовсюду пылинки, ровнял палочки или травинки, увиденные где-нибудь на земле, а если кто-то пытался помешать, то начинал махать руками, стараясь отогнать непонятливых. Пищу капитан принимал в зависимости от ее цвета: в один день только ярких оттенков, в другой – темных. Любой незнакомый человек, увидев Уортингтона, несомненно, счел бы того душевнобольным.
Путешествие опять могло затянуться, как прошлогодний поход на войну. Решение принимать нужно было немедленно. Бросать Джаспера в плачевном положении, да еще в такой глуши Пес не собирался. Несмотря на заметное улучшение состояния лучника, перевозить его можно было только в повозке. Поэтому Пес выдал Матиасу денег из вознаграждения, полученного от магистра, чтобы слуга рассчитался с селянами за телегу. Еще Гектор попросил местных священников отвезти парня домой. Настало время прощаться.
В опечаленном взгляде Матиаса читалась мольба забрать его с собой, но Гектор был непреклонен. Он объяснил слуге, что тому, отныне свободному человеку, стоит позаботиться о семье, начинать поднимать хозяйство. Не ровен час, деда не станет, что тогда? И хотя Магда замуж пока не собирается, но уже пора бы – вот пусть и поищет ей мужа.
В общем, забот по горло. А у Пса их еще больше, не до помощников теперь. К тому же между слугой и хозяином возникли некоторые разногласия, и прусс понял, что всю жизнь обходился без прислуги и привык жить именно так. Словом, он пожелал Матиасу удачи и ободряюще похлопал мальчишку по плечу.
Когда гнедая трехлетка с телегой, в которой, щурясь от солнца, на соломе лежал Уортингтон, тронулась по Бартенштайнскому тракту, за их спиной раздался громкий девичий плач. Полубрат оглянулся. За ними по грязи в изорванном, заляпанном уличной слякотью переднике, бежала зареванная Магда.
Всхлипывая и постоянно сбиваясь на рыдания, девушка кое-как все-таки изложила суть ее несчастья. Оказывается, три дня назад старик умер. Схватился за сердце и упал замертво. То ли не пережил потерю домашней животины, то ли пожар в целом, а может, время его вышло, и Господь прибрал настрадавшуюся душу.
– Горе-то какое, лучше б меня не стало, а-а-а, – стащив грязный от длительного пешего перехода чепец, Магда бросила его на землю и принялась с ожесточением топтать. – Как жить, что делать? Дед, родненький, на кого ты меня покинул? Все сгорело, дед преставился, запасы пропали, а-а-а!
– Довольно слез, – Пес спешился и обнял сестру бывшего слуги. – Успокойся, старый он был. Ну не сегодня, так завтра. Перестань убиваться.
– Вдвоем мы остались, сестренка, – в задумчивости Матиас оглядел окрестности. – Ничего. Леса вокруг, пищи добудем. Мед есть. Не будем задерживать господ, они торопятся – у них вон тоже горе. Пойдем. Похоронили дедушку?
– Да-а. В землюшку закопали деда, а-а-а.
– Ну будет тебе, будет, сестренка. Подымем хозяйство, замуж тебя выдадим. Господин Гектор научил, как жить дальше. Ну и пусть, что без сарая остались, все равно у нас ничего не было. С самого начала начнем, работать станем – вся жизнь впереди.
– Какая же это жизнь? – рыдания Магды только усилились, и она, обливаясь горькими слезами, опустилась прямо в придорожную грязь. – Господин, рубите меня прямо здесь! Не хочу я так жить, в земле, как крот, ковыряться. Сколько ковырялись, все без толку. То одно, то другое. Ничего, кроме каши на воде, и не ела, а-а-а.
– Прямо сердце кровью обливается глядя на вас, – Гектор помог Магде подняться. – Ласково Бог относится только к тем, кто не работает. А до тех, кто не разгибается, дела ему нет!
– Верно подметили. У скольких поколений все ладилось, а на наше такие невзгоды выпали. Все продали, кроме самих себя. Если не убьете меня, пойду продамся к Луцику – пусть что хочет, то и делает. Надоело-а-а!
– Глупости, сестренка. Пойдем, – увлекая сестру за собой, Матиас засобирался к церкви. – Незачем никому продаваться – не в почете, видно, сейчас слуги. Говорю же, у господ свои заботы! Хватит, иначе сам разрыдаюсь. Своим горбом сами на все заработаем, что, рук у нас нет или головы? Ну, идешь?
Окидывая попеременно тяжким взглядом брата с сестрой, Пес испытал чувство вселенской жалости. У них действительно ничего не осталось, кроме убогой лачуги и друг друга. Магда находилась в крайне возбужденном состоянии, вдруг и вправду наложит на себя руки. Парень-то не пропадет, а вот девчонка…
Ведь дед был единственной опорой. Весь ее мир в одночасье рухнул, наверное, стоило как-то к этому подготовиться. С другой стороны, как к такому подготовишься, когда за плечами все равно только ветер да трава?
