В Фишау путники избавились от лишних коней и, славно поужинав дичью в местной таверне, устроились на ночлег. Наутро, пополнив запасы еды и питья, они отправились дальше. Погода не изменилась – дождь прекратился ночью лишь на несколько часов, а к рассвету забарабанил с удвоенной силой. Следом за ним повалил мокрый снег. Но даже такое нелегкое испытание не смогло омрачить светлых чаяний Гектора о скором прибытии в родной Кёнигсберг. Под тяжестью нависших свинцовых облаков было пройдено еще три города.
Вдруг словно по волшебству недалеко от Бранденбурга тучи расступились. Наконец, угрюмая серая промозглость уступила место игривым солнечным лучам. Даже воздух в родных краях казался свежее. Снежок, бликуя яркими зайчиками, лежал местами на полях, таился шапками среди веток, задорно улыбался с крыш самбийских домов – зима, более ласковая в середине ноября, дошла и сюда. Места, сызмальства знакомые Псу, радушно встречали усталого путника.
Как обычно в послеобеденный час, подперев одной рукой голову, на пороге своего дома сидел в беличьей накидке Бальтазар Прустовский. Завидев Гектора, он поприветствовал его так, будто они расстались не на полгода, а на два часа. Это было в духе тучного добряка, и Пес ответил ему тем же.
Только приветствие тевтонского воина прозвучало нарочито громко, чтобы быть услышанным той, самой долгожданной и любимой. Прусс не ошибся – в окно выглянула его жена, простоволосая, в чистом фартуке. Ради нее одной он ушел на бой, чтобы вернуться и никогда больше не расставаться.
Анна с радостным детским визгом выскочила из дома и бросилась на шею мужу. Слезы молодой женщины ручьем потекли на плащ орденского солдата. Он тоже не удержался и зашмыгал носом. Тем временем Бальтазар подозвал к себе Матиаса, о чем-то спросил мальчишку, а после увлек за собой внутрь «Ворона». Девушка довольно настороженно приняла появление гостя и проводила его подозрительным взглядом.
Обычно Анна с большим гостеприимством встречала друзей мужа, но этот раз стал исключением. Не придав недружелюбному настрою жены особого внимания, Пес заключил ее в свои крепкие объятия. Влюбленные простояли на холоде добрых десять минут. Однако новая хозяйка в спешке не успела одеться, поэтому пришлось зайти в дом под недовольные окрики Прустовского.
До самого вечера Пес не отпускал жену из комнаты. Попутно Гектор разузнал, что произошло в городе, пока он отсутствовал. Так горячо любимый Анной ее бывший хозяин, самбийский епископ Зеефельдт, как, впрочем, и три остальных прусских епископа, поспешили, положив руки на Евангелие, присягнуть Ягайло на верность. Точно так же поступили многие города соседних комтурств.
Кёнигсберг исключением не стал. Сюда вошел небольшой литовский отряд, и бургомистр вынес им ключи от города. Крепость, конечно же, сдаваться не собиралась – гарнизон мог стоять не один месяц. Но еще в сентябре здесь появились ливонцы и выгнали польских прихвостней прочь. Градоначальники быстро забыли о недавнем предательстве и продолжили свою повседневную деятельность в ратуше как ни в чем не бывало.
Самих горожан политические дрязги не коснулись. По крайней мере ни Анне, ни Бальтазару присутствие чужих солдат никак не помешало. Наоборот, они за собственные деньги харчевались в «Вороне». Фрау посетовала, что муж не соизволил отправить ей ни единой весточки, а ведь она вся извелась в ожиданиях. Но, прислушиваясь к уговорам Прустовского, Анна понимала, как тяжело в военных условиях работать почте. Предпочтение всегда отдается наиболее важным донесениями и письмам. Поэтому добродушный хозяин таверны ни разу не усомнился, что Гектор вернется живее всех живых еще до нового года. Так оно и произошло.
Вечером после сытного ужина из дикой утки, умело разделанной Матиасом под неустанным наблюдением Анны, Пес отправился в замок разузнать, как обстоят дела. К несчастью, брат Гуго сильно простудился и не мог разговаривать из-за больного горла, но все равно несказанно обрадовался появлению любимого ученика. Фон Мортенхайм с улыбкой слабо пожал руку Гектору и шепотом попросил зайти попозже, когда ему станет легче.
Йоганна Пес застал во время ежедневной вечерней прогулки. Полубрат подтвердил рассказ Анны, добавив лишь, что в крепости разбушевалась какая-то неизвестная болезнь, которая укладывает братьев в госпиталь похуже любого врага. Поэтому Гектору здесь делать нечего. Сам Йоганн тоже неважно себя чувствовал: хриплое, свистящее дыхание полубрата не оставляло в том никаких сомнений.
Пока отважный прусс воевал, у Анны проявились незаурядные способности вести хозяйство. Благодаря тому что отец ее мужа всегда был в хороших отношениях с ратом
[114]
Лёбенихта, Бронте-старшего помнили даже после смерти. Словом, девушке удалось получить разрешение на пристройку к гостинице Бальтазара дополнительного помещения.
Красивый двухэтажный, с черепичной кровлей, как и большинство жилых строений Кёнигсберга, маленький фахверковый домик имел свой отдельный вход. Дверной и оконные проемы умелые мастера красиво отделали глазированным фасонным кирпичом. Над дверью красовался безупречно нарисованный на штукатурке семейный герб Бронте. В оба окна вставили свинцовые сетки, в ячейках которых мутнели кусочки стекол.
Закхайм считался слободой, если не сказать деревней, при большом пятнадцатитысячном городе, расположившемся на реке Прегеле. То есть ни ратных, ни судейских, ни каких-либо других печатей Закхайм не имел. Он подчинялся Лёбенихту, как ближайшему поселению, наделенному городскими правами.
К закладке европейских городов основатели подходили со всей должной имперской скрупулезностью: чертился общий план предполагаемого участка для застройки, который разбивали на определенное количество будущих кварталов. Когда все они заполнялись, город считался построенным. Поселения возводили в виде решеток с продольными и поперечными улицами. С двумя кёнигсбергскими городами – Кнайпхофом и Альтштадтом – так и поступили. Лёбенихт, расположенный на холмистой местности, заселяли как придется.
Тем не менее каждому населенному пункту отводилась строго определенная площадь, и выйти за ее пределы было невозможно, поскольку окружала стена. Но поселенцы все прибывали и прибывали. Решение назрело само собой. Людей стали селить за городскими стенами, где они объединялись в группы и закладывали деревеньки, выгодные горожанам, – там пасли скот и устраивали ярмарки. Но даже в слободах никто не мог строить, что ему заблагорассудится. Все зависело от разрешений, выдаваемых ближайшими ратушами.
Свое собственное жилье стало весьма приятным сюрпризом для Гектора: теперь не пришлось бы ютиться в крохотной чердачной комнатенке. Анна навела в новом гнездышке трогательный уют, которому позавидовала бы даже покойная матушка Бронте. Удивительно, как славно деревенская девчонка сумела подобрать превосходный комплект из отделанных редкой и дорогой финифтью любимых мужем оловянных кружек с откидными крышками. Она расставила их рядом с некоторыми вещицами, оставшимися на память от обеих семей.
На ясеневой этажерке, помещенной в специальную нишу в стене, вперемешку стояли отесанные деревянные свистульки из детства Анны и видавший виды золоченый дракончик, у которого, если покрутить хвост, шевелились лапки – любимая игрушка малыша Гектора. Старенькая ладанка матери близняшек соседствовала с серебряным ларцом, кропотливо украшенным ювелиром изображением Давида, сражающегося с Голиафом. Связка превосходно заточенных писчих вороньих перьев, принадлежавших отцу Бронте, лежала около почерневшей сальной свечи, закрепленной в плоском глиняном блюдце из дома Анны.
