И все же, несмотря ни на что, эскулапы сдаваться не собирались. В каждой келье присутствовал если не практикующий врач, то хотя бы имеющий хирургическое образование цирюльник из города. Архивариус фон Ризе видел, как в кубок с вином неряшливый врачеватель в изрядно поношенной дорожной накидке нацедил жидкость чрезвычайно странного содержания. Лекарь пояснил каждый компонент микстуры: желчь кастрированного борова, экстракт болиголова, опиумная вытяжка и эссенция белины.
Руки фон Ризе покрылись набухшими багровыми волдырями, поэтому нарывы подлежали вскрытию. А проделывать такую операцию без обезболивания никак нельзя. Бурные протесты ошалевшего брата слушать никто не стал – ему попросту насильно влили отвар в глотку. Дыхание архивариуса почти сразу замедлилось, и он без сознания откинулся на подушку. Тем временем доктор, так и не сняв промокшую от уличной слякоти одежду, извлек из мешка стальную иглу длиной в пол-локтя
[119]
.
В соседней комнате разыгрывалась не менее ужасающая сцена. Отличавшийся до недавних пор превосходным зрением трапиер Йозеф фон Штольц с приходом эпидемии обратился с жалобой на глаза. Катаракта в считанные часы затуманила острый взгляд члена капитула. Здесь помощник шпитлера крепко держал голову интенданта, а сам шпитлер массивным металлическим шприцем с толстым носиком коснулся белка. Хлюпающий звук возвестил о начале всасывания поражающего хрусталик вещества.
Но больше всех не повезло хаускомтуру Гюнтеру фон Плотке.
У него обострилась почечнокаменная болезнь, да еще произошел застой мочи. Варварские действия врачевателей заставили Пса скривиться от жалости и негодования. Пара помощников крепко-накрепко зажали беднягу. Один из докторов сосредоточенно запихивал в уретру больного трубку-катетер, щедро смазанную маслом скорпиона. Но это было только половиной беды. Другой врач, очевидно, подготавливаясь к операции по извлечению камня, засунул два пальца в задний проход больного в попытке нащупать предмет страданий несчастного.
Чтобы, упаси Господи, его тоже не заподозрили в болезни, Гектор как можно скорее постарался ретироваться из фирмари. Попутно он заметил, что несладко пришлось всем без исключения заболевшим. Один брат, как и фон Ризе, упал в обморок оттого, что пиявки, полностью облепив его тело и при этом чрезмерно набухнув, отсосали крови сверх всякой меры. Другой тевтон также был близок к бессознательному состоянию, ибо цирюльник при помощи ланцета выпустил «дурной крови» на две внушительные плошки. Еще одного, без каких-либо уговоров и церемоний, просто оглушили дубиной. Ему требовалась ампутация ступни, пальцы которой почему-то посинели, а кожа с них стала отставать подобно мокрой фреске.
Выскочив на свежий воздух, прусс наконец-то вдохнул полной грудью. Но в непосредственной близости от госпиталя все равно ощущался омерзительный запах смеси лекарских снадобий и зловоний. Как только эти врачи могут решаться на такие гадкие манипуляции? Однако, не научись Гектор неуязвимости, то кто бы, как не они, вытаскивал из него наконечники стрел и прижигал раны после битвы? Правда, если задуматься посерьезнее, то оказался бы он на войне, не откройся ему тайна «каменного тела»? Круговорот какой-то. И все-таки зачастую неустанные старания лекарей помогают многим страдальцам избежать печального исхода.
Йоганна, полуживого, в липкой испарине, Пес нашел, как и предполагал, в казарме. Сиплый лающий кашель полубрата заглушал собой зычный колокольный перезвон. Даже покойной матушке малыша Гектора во время самого тяжелого из приступов было далеко до такого состояния. В дормитории разворачивались точь-в-точь такие же события, как и в фирмари.
Стоять на ногах могли единицы. Между рядами с койками и гамаками ходили святые отцы из местных приходов. В их числе находился и Михаэль, одного за другим причащавший кнехтов и служебных. Изначально белая стола и манипул
[120]
клирика из-за выделений, отложений и гнойников хворающих изменили цвет и приобрели сразу несколько оттенков: от нежно-розового до темно-зеленого.
Обычно доброе и светлое лицо пресвитера помрачнело, руки дрожали. С каждым следующим больным священник вздыхал все тяжелее. Не ходя к гадалке, становилось понятным, что святой отец чертовски устал, неизвестно, сколько времени он провел среди недужных тевтонов и их слуг. У него не хватало сил даже лишний раз перекреститься и прочитать молитву, которая все чаще и чаще застревала в пересохшем горле, не успев толком начаться. Закончив с очередным кнехтом, изнеможенный Михаэль медленно присел на чей-то топчан. Безвольные пальцы слабо перебрали несколько бусинок четок, а уставшие губы еле-еле в который уже раз прошептали «Отче наш». Через несколько секунд Шваббе все-таки поднялся.
Другие священники тоже тщетно пытались призвать Заступника на помощь. С каждой минутой им становилось все труднее находиться среди этой жути как душой, так и телом. Вся казарма напоминала не то тягучую непролазную трясину, не то густую паутину, сплетенную из разорванных человеческих абсцессов и воспалений.
И все же дела у полубратьев обстояли не так плохо, как в рыцарском госпитале. Тут никому не требовались ампутации и обезболивания. Зараза как следует приложила только верхушку капитула. Последствия для служебных были хоть и неприятными, но менее тяжкими по сравнению с высшими чинами. С твердой уверенностью можно было определить, что хуже всех чувствовал себя Йоганн.
Уважаемый большинством горожан доктор Вильгельм, прибывший по своим делам в Кёнигсберг из лейпцигской лечебницы при кирхе имени святого Томаса, смешивал специальный настой на основе борной соли и камеди. По его утверждению, сие лекарство в мгновение ока останавливает отек легких и кровохарканье. Во всяком случае, профессора из Салернской медицинской школы плохого не посоветовали бы.
Молодой помощник Вильгельма налил в крошечную, что поместилась в двух пальцах, чашечку несколько капель отжима валерианы в надежде успокоить разыгравшееся сердцебиение кнехта Пауля. Другой ученик лейпцигского эскулапа обматывал Клауса, солдата, чей разговор с Паулем Пес пытался подслушать год назад, чистыми бинтами, пропитанными бальзамом мать-и-мачехи, шалфея и можжевельника. Служивый с ног до головы покрылся экземой и постоянно чесался.
А вот личному слуге хаускомтура повезло меньше. У него повыпадала добрая половина зубов, коих и без того осталось меньше десятка. При этом шаткие пеньки, каким посчастливилось уцелеть, мучила невыносимая боль. Недурно упитанный цирюльник из «Синего уха» уже стоял наготове. Злорадная улыбка на пухлом лице свидетельствовала о нестерпимом желании, наконец, перестать без дела зловеще клацать железными клещами и скорее пустить их в ход.
Гектор и сам не понял, как сумел увернуться от двух подгнивших резцов слуги, выпорхнувших с такой скоростью и силой, что запросто могли бы подбить не только голубя, но и орла. Уцелевшие зубы ожидала не менее плачевная участь. Новомодный зубной порошок – «рецепт из доброй старушки Ирландии, излечивший не одну сотню зубиков» – состоял из перемолотых костей мелкорогатого скота и улиточных панцирей. Самым обидным для больного оказалось то, что замешивался данный состав на моче котенка брадобрея.
