Робин поднимает глаза от конспектов и оглядывает аудиторию. Некоторые студенты судорожно записывают каждое слово, другие вопросительно смотрят на нее и покусывают авторучки. А те, кому в самом начале было явно скучно, теперь или смотрят в окно, или старательно выцарапывают на казенной мебели свои инициалы.
— Программа чартистов призывала к всеобщему избирательному праву для мужчин. Даже самым отпетым радикалам не приходило в голову, что может существовать всеобщее избирательное право для женщин.
На эти слова реагируют все студенты, даже те, которые только что смотрели в окно. Они улыбаются, кивают или одобрительно хмыкают и присвистывают. Этого-то они и ждут от Робин Пенроуз. Даже парень-регбист с последнего ряда был бы разочарован, не позволяй она себе время от времени подобных высказываний.
Вик Уилкокс просит Брайана Эверторпа остаться на его совещание с инженерами технического и производственного отделов. Приглашенные заходят в кабинет и рассаживаются вокруг длинного дубового стола. Это мужчины в однотипных костюмах, из нагрудных карманов которых торчат авторучки и карандаши. Они слегка робеют в присутствии начальства. Вик устраивается во главе стола, справа от него стоит чашка остывшего кофе. Он раскрывает папку с распечатками документов.
— Кто-нибудь знает, — спрашивает он, — сколько видов различной продукции выпустила наша фирма в прошлом году? — Тишина. — Девятьсот тридцать семь видов. Я считаю, что это примерно на девятьсот больше, чем нужно.
— Вы имеете в виду наименования, а не продукцию, не так ли? — смело переспрашивает инженер технического отдела.
— Хорошо, пусть будут наименования. Но каждое новое наименование означает, что мы должны заморозить производство, сменить или обновить оборудование, остановить конвейер, и тому подобное. На это уходит время, а время — деньги. К тому же, когда переоборудование почти завершено, обычно выясняется, что операторы в чем-нибудь ошиблись. Затраты снова возрастают. Вы согласны со мной?
— В истории чартистского движения было два кульминационных момента. Первый — представление Парламенту в 1839 году Народной Хартии с миллионами подписей. Ее отклонение привело к целым сериям забастовок и демонстраций, а стало быть — репрессивных мер со стороны правительства. На этой почве произросли «Мэри Бартон» миссис Гаскелл и «Сибилла» Дизраэли. Второй — представление в 1848 году следующей петиции, породившей «Элтона Локка» Чарльза Кингсли. В 1848 году повсюду в Европе вспыхивали революции, и многие англичане опасались, что чартизм тоже спровоцирует революцию, а то и террор в их стране. Поэтому в литературе описываемого периода воинственность рабочего класса трактуется как угроза общественному порядку. Это в полной мере относится и к роману Шарлотты Бронте «Ширли» (1849). Хоть он и был написан в эпоху Наполеоновских войн, его трактовка восстания луддитов косвенным образом комментирует более злободневные события.
Трое молодых чернокожих в безразмерных разноцветных вязаных кепи, сидящих на головах, как бабы на чайник, прилипают к витринному стеклу кафе и пальцами выбивают на нем дробь в ритме рэгги, пока менеджеры их не отгоняют.
— Я слышала, что в выходные опять была потасовка в Ангелсайде, — говорит Марджори, изящной салфеточкой стирая с губ молочную пену от каппучино.
Ангелсайд — это черное гетто Раммиджа, где безработица среди молодежи достигает восьмидесяти процентов, а беспорядки практически не прекращаются. В это утро, как обычно, возле отдела социального обеспечения Ангелсайда выстроилась длиннющая очередь. Единственная работа, которую можно получить в Ангелсайде, — это проводить собеседование в том же отделе соцобеспечения, где мебель привинчена к полу на случай, если клиент попытается с ее помощью покалечить сотрудника.
— А может, цвета устричной раковины, — задумчиво произносит Сандра. — Они подойдут к моим розовым брюкам.
— Мое мнение таково, — заявляет Вик. — В последнее время Мы производили слишком много разнообразных вещей, которые почти не пользуются спросом. Нужно перестроиться. Предлагать узкий ассортимент проверенной временем продукции по разумным ценам. И заставить покупателей спланировать их систему вокруг нашей продукции.
— А им-то это зачем? — спрашивает Брайан Эверторп, раскачиваясь на стуле и заложив большие пальцы рук в карманы пиджака.
— Затем, что продукция станет дешевле, качественнее и надежнее, — объясняет Вик. — Если им понадобится от нас что-нибудь особенное — милости просим, но спецзаказ должен быть либо очень крупным, либо дорогостоящим.
— А если они не захотят играть по новым правилам? — не унимается Брайан Эверторп.
— Пусть обращаются в другое место.
— Мне это не по душе, — говорит Эверторп. — Вслед за мелкими заказами приходят крупные.
Все остальные во время этого спора вертят головами влево-вправо, как зрители на теннисном матче. Вид у них завороженный, но слегка испуганный.
— Вот уж чему не верю, Брайан, — возражает Вик. — Зачем делать крупный заказ, если можно обойтись мелким и не увеличивать расходы?
— Я говорю о репутации, — поясняет Брайан Эверторп. — Девиз «Принглс» гласит…
— Я знаю, Брайан, — перебивает Вик Уилкокс. — Если это можно сделать, «Принглс» сделает. Что ж, я предлагаю новый девиз: Если это выгодно, «Принглс» сделает.
— Мистер Грэдграйнд в «Тяжелых временах» является воплощением духа промышленного капитализма, как Диккенс его себе представлял. Философия этого героя утилитарна. Он презирает чувства и воображение, верит только Фактам. Кроме всего прочего, в романе показаны чудовищные последствия этой философии для детей самого мистера Грэдграйнда — Том становится вором, а Луиза чуть не ступила на путь прелюбодейства — и для жителей Кокстауна, безотрадного городишки, по которому «пролегало несколько больших улиц, очень похожих одна на другую, населенных столь же похожими друг на друга людьми, которые все выходили из дому и возвращались домой в одни и те же часы, так же стучали подошвами по тем же тротуарам, идя на ту же работу, и для которых каждый день был тем же, что вчерашний и завтрашний, и каждый год — подобием прошлого года и будущего»
[8]
.
Этому безрадостному и цикличному образу жизни противопоставлен цирк с его непосредственностью, благородством и творческим воображением. «Видите ли, хударь, говорит мистеру Грэдграйнду шепелявый владелец цирка, людям нужны развлечения»
[9]
. И только Сесси, презираемая всеми дочь циркового наездника, удочеренная Грэдграйндом, вносит в его жизнь искупление. Основная мысли романа предельно ясна: безрадостность труда в условиях промышленного капитализма можно преодолеть лишь добротой, любовью и игрой воображения, носителями которых в романе являются Сесси и цирк.
Робин выдерживает паузу, чтобы судорожно строчащие авторучки успели записать ее рассуждение, а заодно и для того, чтобы усилить впечатление от следующего пассажа.
