— Ты случайно волнуешься не потому, что импотент?
— Нет, — отвечает он хриплым голосом. Конечно, импотент.
— Если у нас все будет, это не всерьез, ладно?
— Я не думаю, что возникнут какие-то сложности.
— Если хочешь, можешь просто сделать мне массаж.
— Я хочу заняться любовью.
— Массаж — тоже форма занятия любовью. Он нежный, ласковый, без применения фаллоса.
— А я бы как раз его применил, — говорит Вик, словно извиняясь.
— Что ж, это отличный вид эротического стимулирования, — соглашается Робин.
От слов «эротическое стимулирование» у Вика возникает чрезвычайно сильная эрекция.
Робин заводит руки за спину, расстегивает платье и снимает его через голову. Вешая его в шкаф, изучает бирку.
— «Сделано в Италии». Снова не прошла тест на патриотизм.
Потом снимает лифчик.
— «Сделано во Франции». О, господи!
Она как всегда относится ко всему легко. Робин смотрит на Вика, который так и замер с бутылкой в руке.
— Ты не хочешь раздеться? — спрашивает Робин. — Мне как-то неудобно стоять перед тобой в чем мать родила. — На ней только трусики и колготки.
— Извини, — спохватывается Вик, яростно стаскивая пиджак, галстук и срывая рубашку.
Робин поднимает рубашку с пола и смотрит на бирку.
— Ага! «Сделано в Гонконге».
— Рубашки покупает Марджори.
— Не оправдывайся… Впрочем, костюм английский. — Она вешает пиджак на деревянную вешалку. — Даже слишком английский, если можно так выразиться.
Единственный английский предмет одежды Робин снимает в последнюю очередь.
— Трусики я всегда покупаю в «Маркс и Спенсер», — улыбается она.
Робин стоит перед Виком — обнаженная богиня. Аккуратные нежно-розовые округлые груди с выпуклыми сосками. Тонкая талия, широкие бедра, чуть округлый живот. И языки рыжего пламени на лобке. Вик смотрит на нее с благоговением.
— Ты прекрасна, — говорит он.
— Хочешь, я признаюсь тебе в ужасной вещи? Я хотела бы грудь побольше. Зачем? Вот и я себя о том же спрашиваю. Причина может быть только одна — для большей сексуальности.
— У тебя прекрасная грудь, — уверяет Вик и нежно ее целует.
— Вот и славно, Вик, — говорит Робин. — У тебя возникло желание. Так осуществи его.
Она снимает покрывало с кровати, ставит флакон с массажным маслом на ночной столик и выключает весь свет, кроме одной лампы. Потом ложится на кровать и протягивает руку.
— Ты не хочешь снять трусы? — спрашивает она.
— А можно погасить свет?
— Ну конечно нельзя.
Вик поворачивается к ней спиной, снимает трусы и идет к кровати, прикрывая руками свидетельство своего крайнего возбуждения.
— Боже, вот это прибор! — восклицает Робин.
— Почему ты его так называешь?
— Интимная шутка. — Быстро, как ящерица, она высовывает язык и облизывает этот прибор от основания до самой головки.
— Боже! — стонет Вик. — Может, мы проскочим стадию массажа?
— Как хочешь, — говорит Робин, возбуждаясь от того, насколько возбужден Вик. — У тебя есть презерватив?
Вик растерянно смотрит на нее.
— Разве ты не принимаешь таблетки, или еще что-нибудь?
— Нет. Таблетки вредят здоровью. И спирали тоже.
— Что же нам делать? У меня ничего нет.
— Зато у меня есть. Дай, пожалуйста, мою косметичку.
Вик дотягивается до сумочки и протягивает ее Робин.
— Ну вот, — говорит она. — Хочешь, я сама тебе надену?
— О боже, нет! — восклицает он.
— Почему?
Вик громко хохочет.
— Хорошо, надевай.
Она ловко проделывает эту операцию. А когда заканчивает, у Вика уже все болтается из стороны в сторону, как непослушная прядь волос.
— Не может быть, — бормочет Вик.
Будучи преподавателем, Робин конечно же пытается все разъяснить и развенчать «любовь».
— Я люблю тебя, — говорит Вик, целуя ее в шею, поглаживая грудь, проводя ладонью по бедру.
— Нет, Вик, не любишь.
— Я люблю тебя вот уже несколько недель.
— Любви не существует, — заявляет Робин. — Это риторический прием. Буржуазное заблуждение.
— Ты что, никогда не влюблялась?
— Только когда была девчонкой, — отвечает Робин. — Позволила себе на некоторое время быть обманутой дискурсом романтической любви.
— Господи, что все это значит?
— Мы не сущности, Вик. Не уникальные сущности, главенствующие над языком. Важен только язык.
— А это? — спрашивает Вик, проводя рукой у нее между ног.
— Язык и физиология, — продолжает Робин, раздвигая ноги пошире. — Да, у нас есть тело, физиологические потребности и аппетиты. Когда ты трогаешь здесь, мои мышцы сокращаются. Чувствуешь?
— Чувствую, — кивает Вик.
— И это приятно. А дискурс романтической любви подразумевает, что твой палец и мой клитор есть продолжение двух уникальных индивидуальностей, которые необходимы друг другу, и только друг другу, и не могут быть счастливы друг без друга во веки веков.
— Именно так, — говорит Вик. — Я люблю твою щелку всем своим существом и во веки веков.
— Глупый, — улыбается Робин, не оставшись равнодушной к этому заявлению. — А почему ты так ее называешь?
— Интимная шутка, — отвечает Вик, ложась поверх Робин. — Как ты думаешь, может, теперь уже пора помолчать?
— Хорошо, — кивает Робин. — Но я предпочитаю быть сверху.
3
— Представь себе, — прошептала Робин, — он никогда раньше так не делал.
— Да ты что? — прошептала в ответ Пенни Блэк. — Сколько, ты сказала, он женат?
— Двадцать два года.
— Двадцать два года в миссионерской позиции? Смахивает на извращение.
Робин виновато хихикнула. Ей не хотелось подставлять Вика под насмешки Пенни, но нужно же было с кем-нибудь поделиться. Разговор происходил десятью днями позже ее поездки во Франкфурт. Они с Пенни расслаблялись в сауне после вечернего понедельничного сквоша — лежали на верхней, самой жаркой полке и болтали шепотом, потому что на нижней сидела жена Филиппа Лоу, целомудренно закутавшись в полотенце.
— По-моему, в последние годы они почти не занимаются сексом, — сказала Робин.
— Ничего удивительного, — ответила Пенни.
