— Давай, мать, до скорого. Не вешай носа!
— Ага. Пока!
Людочка положила трубку на рычаг, осторожно, как хрустальную, и пошла к себе на этаж, по дороге еще раз осмысливая услышанное и тихонько ойкая про себя. Купались нагишом, и ее не изнасиловали? И все это было мило и весело? Да неужели мир, во всевозможных ужасах которого она была уверена еще с детства, изменился? И кольцо витавшей над ней кармы разомкнулось?! Не может быть.
В комнате она сварила себе на плитке чашку кофе, села на кровать, поджав колени под подбородок и упершись пятками в холодное ребро панцирной конструкции. Посидела так, размышляя. И поняла, что отныне, по крайней мере, на ближайшие две недели, столкнулась со страшной, неразрешимой проблемой: что надеть?
Если бы она сегодня спешила на работу, на промывку четвертого этажа, она бы влезла в зеленое платье, висевшее на плечиках в углу. Да, не зря где-то написано, что зеленый — цвет рухнувших надежд… Надеть это платье сейчас означало испортить себе настроение на целый день. Идти к сапожнику по Городку в «коктейльном платье», висевшем на спинке стула изящной тряпочкой, тоже было как-то бестолково. Что же делать?
Нерешительно сняв халат, девушка подскочила к зеркалу. Подумав, она быстро стащила трусики и посмотрела на себя обнаженную. Снова, как тогда первый раз, в кабинете с саркофагом, она подивилась сходству своего тела с очертаниями этой коричнево-бурой, обтянутой остатками кожи мумии. Такие же костлявые, но ощутимо сильные, словно вылепленные для тридцатикилограммовой ноши, плечи. Грудь — небольшая, но уже уверенно легшая выпуклостями вниз, будто эти коричневые бугорки ждут младенческого рта, будто эти плоские холмы вот-вот нальются молоком, превращаясь в мягкие, удобные для носки мешочки. Живот худой, но с несколькими симпатичными складочками, не жировыми совсем, а как будто приготовили в этом месте лишней кожи пару лоскутов, чтобы она туго обтянула этот раздувшийся, как бубен, живот — когда-нибудь! Широкие нагие бедра и расставленные ноги открывали необъятную выпуклость паха. И с некоторой стыдливостью еще раз внимательно осмотрев свое богатство, Людочка с удивлением поняла, что в постели, пожалуй, у нее будет огромное преимущество: выпуклый бугром лобок и эти широкие, как аэродром, бедра давали потенциальному партнеру свободу действий и фантазий. На коричневом крашеном полу уверенно стояли непропорционально большие, как у той Принцессы, ступни с жилистыми, развитыми и прямыми фалангами пальцев. Ступни были широкие, сильные, задуманные такими Природой миллионы лет назад для того, чтобы это тело легко могло носить ребенка. И цвет кожи у них был не распаренно-белый, как у той сиреневой девушки на набережной, а здоровый, оттенка старой бронзы. Видно было, что они привыкли ко всему: к солнцу и ветру, к холоду и камням — и при этом не потеряли своей грации.
Желто-оранжевый лак на ногтях напомнил ей о том, что надо решить проблему с одеждой.
В шкафу девушка нашла джинсы, штанины которых были изляпаны красной краской: в прошлом году красила пожарные щиты. Подумав немного, Людочка взяла большие «овечьи» ножницы и решительно щелкнула ими. Металл, выдирая нитки, безжалостно рвал края ткани, как японская шимоза — укрепления Порт-Артура. Через пять минут в руках у Людочки оказались шорты с невообразимо лохматыми краями, но зато вполне симпатичного, нежно-голубого цвета.
Решить вопрос с верхом оказалось сложнее. Тут Людочка остановила взгляд на тельнике, который, по словам Ирки, ей вчера подарили. А что? Она померила тельняшку, пахнущую вчерашним костром и немного — свежей рыбой. Та доходила ей, чуть ли не колен. Вздохнув, девушка снова взялась за ножницы и обкромсала тельник. Единственное, что никак не удалось решить, — это вопрос с бельем. Бретельки белого дешевого лифчика — черный она вчера отдала Ирке, боясь за его сохранность — все время вылезали из-под тельняшки, и это Людочке совсем не нравилось. Подумав немного, она решилась на эксперимент: отказаться от этой детали нижнего белья — и с изумлением увидела, что в таком формате у нее под тельняшкой даже обозначилось что-то живое, вполне изменившее рельеф фигуры. Или это была волшебная оптика, обман зрения из-за тельняшечных, черно-белых полос?
Через полчаса Людочка вышла из общежития. Дворник Сергеевна, размашисто чертящая круги жесткой метлой, не узнала ее, прикрикнув:
— Девка, ноги береги, поколю! Ой… Людка, ты, что ли?
— Ну да, — Людочка зарделась, не зная, куда спрятать свои голые ноги, болтающиеся груди, одним словом, себя новую, а не прежнее зеленое насекомое.
Дворничиха оперлась на метлу, как на посох, и спросила с неподдельным интересом:
— Замуж, что ль, собралась? Хар-роша…
— Я? Да нет… Просто…
— Ну, давай, давай, — не слушая ее, напутствовала Семеновна. — Беги к своему жениху, голенастая!
По дороге девушка соображала, как ей истолковывать комментарий дворничихи. На голове у нее все та же растрепанная прическа из каштановых волос, лицо не накрашено, губы чиркнула только гигиенической помадой, тюбик которой экономит с прошлого года. Что в ней хорошего? Только что здоровая и загорелая. Да и то, до коленок загар еще не добрался, ведь все лето — в балахонах.
Она шла по извилистому маршруту, привычному всем жителям Академгородка, а тем более — старожилам. Под ноги ложились то сыроватые полоски утоптанной земли — лесные тропинки с небольно впивающимися в пятку шишками-озорниками — то посыпанные мелким, щекотливым щебнем дорожки в деревянных барьерчиках, то когда-то уложенные здесь прямоугольные плитки. Такие плитки были в каждом дворе, и их бетонные пунктиры пронзали Академгородок насквозь. Пунктиры эти за полвека почти обросли ласковой, мокроватой по утрам травой и казались отороченными мехом. Солнышко капало с разноцветных фасадов четырехэтажных домов, раскрашенных во все оттенки желтого и красного первыми строителями этого района. Капало сливочно, ярко и не забывало погладить по щеке ветерком.
Но, проходя через двор, Людочка ощутила незнакомую прежде тревогу: ей первый раз показалось, что за ней следят. Не наблюдают, удивленно или возмущенно, — к этому она, в принципе, привыкла — а СЛЕДЯТ. Выслеживают. У детской стальной горки она обернулась. Никого. Двор тих, карапузы возятся в песочнице, на скамейке сидят мамы, по советской привычке выпростав вареные ступни поверх войлочных, «выходных» тапок. В теньке дремлет большая белая собака, лохматый кавказец…
Девушка пожала плечами и продолжила путь. В пакете покачивались искалеченные туфли. Интересно, во сколько выльется все это удовольствие? Людочка сроду не чинила обувь — бесполезно. Ну, Ирка, конечно, спонсировала ее пятисотенной купюрой, однако до зарплаты еще жить да жить. Да и дадут ли ее, с такими-то Людочкиными нынешними делами?
У хлебного, где постоянно стоял местный плешивый бомж, выдававший себя за немого, Людочке снова показалось, что — следят! По крайней мере, между острых ее лопаток будто наложили холодно жгущий горчичник. Теперь она оглянулась уже украдкой, вроде бы в витрину магазина… и к своему изумлению увидала все ту же белую собаку. Кавказская овчарка, подметая тротуар мохнатыми лапами, трусила за ней, часто высовывая розовый дрожащий язык.
