«Взаимозаменяемость» душевных волнений и температурных ощущений помогает нам понять и такие психические нарушения, как сезонное аффективное расстройство, или сезонную депрессию. Симптомы этого расстройства, как правило, возникают в зимние месяцы года, когда на улице темно даже днем. От обычной депрессии сезонная отличается тем, что в остальное время года люди, страдающие ею, чувствуют себя вполне здоровыми, особенно в солнечный летний период. Исследования этого расстройства до сих пор сосредоточивались преимущественно на связи между уменьшением количества дневного света и депрессией, однако низкая температура, возможно, тоже вносит свою лепту в усиление чувства печали и одиночества, которое испытывают больные. Возможно, зимний холод имеет особое значение для усугубления депрессии. Людям, страдающим сезонной депрессией, обычно советуют пользоваться соллюкс-лампами, но, возможно, больше тепла тоже пошло бы им на пользу.
Проще говоря, когда человек находится в тепле, он чувствует себя лучше и реже страдает от одиночества. Наверное, не случайно некоторые из самых важных в истории человечества политических встреч состоялись в теплой, задушевной обстановке. Например, Кэмп-Дэвид, загородная резиденция президентов США со времен Франклина Рузвельта, которая ютится в лесистых горах Мэриленда, не раз становилась местом встреч мировых лидеров, во время которых им удавалось преодолевать политические противоречия и находить удачные решения. Именно там в 1978 году Джимми Картеру удалось убедить президента Египта Анвара Садата и премьер-министра Израиля Менахема Бегина заключить Кэмп-дэвидские соглашения, которые стали важной вехой в мирном урегулировании конфликта на Ближнем Востоке. Там же в 2012 году президент Обама провел саммит стран «Большой восьмерки». Похоже, когда люди сидят возле теплого камина, у них усиливается ощущение взаимопонимания и единодушия. В результате становится не так трудно найти путь к обоюдовыгодному сотрудничеству. Тепло помогает нам чувствовать себя ближе друг к другу.
Отказ ранит не только душу
Еще несколько десятилетий назад нейробиологи выяснили, что в восприятии физической боли принимают участие строго определенные нейронные цепи. Что бы с вами ни случилось – укололись иглой, обожгли руку или вывихнули голеностопный сустав, – в анализ и регистрацию боли включаются примерно одни и те же нейронные цепи. В эту «болевую матрицу» входят такие области мозга, как островок, передняя поясная кора и соматосенсорная кора головного мозга, которые получают и обрабатывают информацию, поступающую от органов чувств. Позже ученые сделали еще одно важное открытие: подобно тому, как чувства одиночества и холода связаны между собой, так и физическая боль связана с болезненными переживаниями и чувствами – и телесная, и эмоциональная боль в немалой степени регистрируются одними и теми же участками мозговых структур
{175}. Мы воспринимаем эмоционально негативные ситуации как наносящие физический вред независимо от того, чем именно они нам грозят и с каким ущербом мы можем из них выйти – с задетым самолюбием или разбитым сердцем.
С эволюционной точки зрения очень разумно использовать одни и те же зоны мозга для восприятия и социальной, и физической боли. Получается значительная экономия ресурсов. Вместо того чтобы создавать совершенно новую, отдельную область мозга для осознания боли социальной отверженности, наша древняя система передачи болевых импульсов эволюционировала в сторону расширения своих функций так, чтобы в нее включились и другие формы боли. Лучше всех, наверное, такой подход описал нейробиолог из Стэнфордского университета Роберт Сапольски: «Эволюция – кустарь, а не изобретатель»
{176}.
На самом деле легко себе представить, как система передачи болевых ощущений смогла расширить сферу своей деятельности, чтобы регистрировать также боль, возникающую в процессе социального взаимодействия. Многие приматы, в частности человек, имеют продолжительный период младенчества. Это означает, что поддержка социальных контактов в раннем возрасте (для получения еды, крова и защиты) имеет ключевое значение для выживания. Если разлука с человеком, который заботится о малыше, равнозначна угрозе существованию, то душевная боль, вызываемая расставанием, может давать подопечному адаптационное преимущество. Она будет заставлять его держаться поближе к тому, кто его опекает. Наверное, те младенцы, которые лучше других научились использовать этот механизм как социальную тревожную сигнализацию (если чувствовали себя покинутыми опекуном), имели больше шансов на выживание и процветание. Так, в процессе эволюции в генетическом коде человека закрепился механизм, служащий одновременно двум целям
{177}.
Двое нейробиологов из Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе, Наоми Эйзенбергер и Мэтт Либерман, придерживаются мнения, что наши механизмы восприятия физической и социальной боли на самом деле представляют собой одну систему. Все началось в 2003 году, когда ученые провели эксперимент, в рамках которого просили добровольцев принять участие в компьютерной игре под названием «Кибермяч»
{178}. Она напоминает американский футбол. Компьютер добровольца подключен к единой сети с компьютерами еще двоих игроков. Своих партнеров испытуемый не видит, он получает лишь самые общие сведения о них: имена, возраст, немного информации о том, чем они интересуются и занимаются в жизни. На протяжении определенного времени участники играют в мяч втроем, но в какой-то момент двое других игроков перестают подключать к игре добровольца и начинают перебрасываться мячом только между сомой. Доброволец может лишь сидеть и наблюдать – он изолирован, исключен из игры.
На самом деле других игроков нет – игру контролирует компьютер. Но доброволец этого не знает. Пока он играет, а затем лишь наблюдает за игрой, будучи из нее исключенным, ученые следят за его мозгом. Так, они обнаружили, что на втором этапе эксперимента часть «нейронной болевой матрицы» испытуемого, а именно островок и передняя поясная кора (ППК) головного мозга резко активизируются. Выходит, помимо обработки негативных эмоций ППК выполняет и другую функцию, а именно функцию нейронной системы сигнализации. Она предупреждает о том, что определенное действие, реакция или событие находятся в конфликте с общей целью. Например, ППК может «проснуться» в супруге в случае, если на вопрос жены, полнит ли ее новое платье, он, не подумав, ответит: «Да». При допущении подобной оплошности ППК генерирует особый электрический сигнал, который доносит до остальной части мозга информацию о том, что возникла проблема. Поэтому о ППК нередко говорят как о нашем «вот черт!»-датчике, который привлекает внимание и помогает осознать: что-то здесь не так. Поэтому неудивительно, что эта зона мозга активизируется тогда, когда мы чувствуем себя отверженными или попавшими во враждебную социальную ситуацию. Физическая боль, первичный сигнал о наличии проблемы, тоже активизирует именно эту область мозга.
