– Хорошо. – Я встаю.
– Только ничего оттуда не берите, ладно? – хрипло произносит он, сидя на скамейке и прижимая к животу папку с документами. – Это будет неправильно.
Я сую карточку в карман рубашки.
– Может, еще увидимся как-нибудь вечером.
– Не-а, – отвечает он, растирая ногой окурок одной сигареты и пуская дым другой поверх больших колен.
– Ну, я вам все-таки позвоню, наверное.
– В любое время, – устало соглашается он. – Я всегда здесь.
– Пока, – говорю я.
Прощаться он тоже не любит. Не больше, во всяком случае, чем пожимать руки. Я оставляю его на скамейке, под красной табличкой ВЫХОД, глядящим мне в спину сквозь стеклянную дверь.
Машина Экс стоит в густеющих сумерках рядом с моей. А сама Экс сидит на переднем крыле и разговаривает с двумя нашими детьми, терпеливо добиваясь от них чего-то, – дети же ходят колесом по городской публичной лужайке и смеются. Пол не решается забрасывать ноги настолько высоко, чтобы добиться тем самым совершенного равновесия, зато Кларисса достигла за долгие часы практики вершин мастерства и даже в подаренном мной клетчатом платье до земли может пройтись вверх тормашками, поражая меня белизной хлопковых трусиков, столь яркой в тускнеющем свете. На переднем бампере машины Экс появился стикер: «Я лучше в гольф поиграю».
– Накормила этих гавриков мороженым, и вот результат, – говорит Экс, когда я опускаюсь рядом с ней на теплое крыло. На меня она даже не взглянула, просто решила, что это я, машина-то моя вот она, рядом стоит. – Похоже, снова в детство впали.
– Пап, – кричит с травы Пол, – нашу Клари хоть в цирке показывай.
– Ты лучше травку давай расчесывай, – говорит Клари и тут же снова встает на руки.
Они не удивились, увидев меня, хоть и переглянулись, заметил я, украдкой. В обычные дни тайны у них в головах так и кишат, ко мне же оба относятся и с потаенным юмором, и с потаенным сочувствием. Они были бы счастливы, устрой мы с Экс на лужайке, как когда-то дома, шутливую потасовку, но теперь мы этого не можем. Пол, вероятно, приготовил для меня новый анекдот, получше рассказанного в четверг.
– У нее хорошо получается, разве нет? – громко говорю я.
– Я ей комплимент хотел сказать, ладно? – Пол стоит, по-девчоночьи положив ладони на бедра.
Взаимное непонимание всегда огорчает нас обоих. Клари плюхается на попку, смеется. Она похожа на своего деда, у нее и волосы такие же, почти серебристые.
– По-моему, странно, что в городе вроде нашего есть собственный морг, тебе так не кажется? – задумчиво произносит Экс. На ней сегодня яркий, зеленый с красным, парусиновый плащ с большим запахом и похожая на мою, мятного цвета, рубашка из «Брукс» – все это создает впечатление невозмутимой интимности. Она разглаживает укрывающую ее колени ткань, пристукивает каблуками по покрышке. Настроение у нее благодушное.
– Никогда не задумывался над этим, – отвечаю я, любуясь моими детьми. – Но пожалуй, это удивительно.
– Один из друзей Пола – сын патологоанатома, так он говорит, что там, в подвале, все очень новенькое. – И Экс окидывает кирпично-стеклянный фасад взглядом, полным умеренного любопытства. – Судебного медика, правда, нет. Когда надо, его вызывают из Нью-Брансуика. – Впервые со времени нашей встречи она заглядывает мне в глаза. – Ты-то как?
Я снова улавливаю в ее голосе доверие ко мне и радуюсь этому.
– Все в порядке. Хорошо, что этот день скоро закончится.
– Прости, что мне пришлось позвонить тебе туда – не знаю куда.
– Ничего страшного. Уолтер умер, тут уж ничем не поможешь.
– Тебе пришлось смотреть на него?
– Нет, из Огайо приезжают его родственники.
– Самоубийство – это очень в духе Огайо, знаешь ли.
– Наверное.
Позиция истинной уроженки Мичигана, как и всегда. Они там Огайо на дух не переносят.
– А что насчет его жены?
– Они в разводе.
– Понятно. Бедный ты старичок, – говорит Экс, похлопывает меня по колену и улыбается мне, коротко и неожиданно. – Хочешь, я тебя выпивкой угощу? «Август» открыт. Я только отвезу этих индейцев домой.
Она вглядывается в близкий сумрак, где сидят на траве и дружески беседуют о чем-то наши дети. Во всех важных материях они – конфиденты друг дружки.
– Я в порядке. Ты собираешься выйти за Финчера? Я получаю бесстрастный взгляд, который тут же отводится в сторону.
– Определенно нет. Да он и женат, если за эти три дня ничего не изменилось.
– Викки говорит, что в отделении скорой вы двое – злободневная тема.
– Викки-шмикки, – произносит она и шумно втягивает ноздрями воздух. – Она ошибается, конечно. И конечно, это не твое дело.
– Просто он – козел, звенящий мелочью в кармане. Сейчас он в Мемфисе, открывает норковое ранчо с кондиционерами. Вот что это за человек.
– Не сомневаюсь.
– Это правда.
– Правда? – Взгляд Экс становится безжалостным.
Разумеется, козел в данном случае я, но мне все равно. Слишком многое стоит на кону. Крепость и святость моего развода.
– Мне казалось, тебя больше интересуют продавцы программного обеспечения.
– Я сама выберу, за кого мне выйти и с кем сношаться, – страшным шепотом сообщает она.
– Извини, – говорю я, не чувствуя, однако ж, себя виноватым. На Семинарской включаются, слабо тлея, фонари, помигивают, потом загораются ровным светом.
– Мужчины всегда считают других мужчин козлами, – холодно произносит Экс. – И просто удивительно, как часто они не ошибаются.
– То есть Финчер считает меня козлом?
– Тебя он побаивается. И кстати, не так уж он и плох. У него есть кое-какие твердые взгляды. Просто он не выставляет их напоказ.
– А как же Дасти?
– Фрэнк, я увезу наших детей в Мичиган, и ты будешь проводить с ними две недели в году – летом, в клубе «Гора гурона», и только под присмотром моего отца. То есть если ты не отстанешь от меня сию же минуту. Как тебе это понравится? – Она говорит это не всерьез, и может быть, думаю я теперь, Викки все сочинила по каким-то своим причинам, хоть я предпочел бы поверить, что она просто ошиблась. Экс устало вздыхает еще раз. – Я учила Финчера закатывать мяч в лунку – готовила к турниру выпускников в Мемфисе. У него с этим не ладилось, вот мы и поехали в округ Бакс, в клуб «Айдлгрин», и провели там несколько дней. Я должна была внушить ему уверенность в себе.
– И как – закалила ты его клюшку? – Я предпочел бы спросить о предполагаемых поцелуях, но время для такого вопроса упущено.
Уже совсем стемнело, мы молча, одиноко сидим во мраке. На Кромвель-лейн урчат машины, огни фар несутся к Институту, где этой ночью, несомненно, состоятся «Пасхальные песнопения». Куранты Святого Льва Великого укоризненно извещают всех о последней возможности прийти на службу. Трое полицейских в штатском выходят, смеясь, на улицу, чтобы отправиться по домам, ужинать. Я узнаю Карневали и Патриарка и почему-то решаю, что они – дальние родственники. Они шагают в ногу к своим машинам, не обращая на нас никакого внимания. Стоит сонный, во всех отношениях средний, головокружительный пригородный вечер, лишенный треволнений; жизни обособленных индивидов просто проходят через него в гармоничной келейности тревожного века.
