Не стану отрицать, впрочем, что камень под названием Финчер Барксдейл с души моей спал, я готов поверить, что имело место взаимное непонимание.
– Твой отец просил меня кое-что передать, – говорю я.
– Да? – Лицо ее мгновенно становится скептическим.
– Сказать твоей матери, что у него рак мочевого пузыря.
– Когда я была маленькой, она как-то сказала ему то же самое, а он забыл назавтра спросить ее о самочувствии и укатил по делам. Только теперь все иначе. Он хочет пробудить в ней прежние чувства. Она сочтет эту новость смехотворной.
– Он сказал, что я могу снова жениться на тебе, если хочу.
Экс фыркает и заглядывает себе в ладони – так, точно одна из них может содержать что-то, о чем она совсем забыла.
– Все еще пытается сбыть меня с рук.
– Он человек славный, верно?
– Нет, не верно. – Она украдкой бросает на меня взгляд. – Мне жалко твоего друга. Он был хорошим, добрым другом?
Наземные фонари, которые освещают высаженные вокруг здания Муниципалитета кустарники, включаются все разом. К стеклянной двери подходит негр-уборщик и, приложив к ней лицо с прижатыми к вискам ладонями, вглядывается в улицу, а после уходит, волоча за собой длинную метлу. Становится прохладно. Коротко вскрикивает автомобильный клаксон. Хвостовые огни полицейских машин исчезают вдали, на темных улицах.
– Я не очень хорошо его знал.
– Что с ним могло случиться?
С сырой травы до меня доносится смех детей, сладкая музыка, говорящая, что нет-печалей-в-этом-мире.
– Наверное, ему стало неинтересно, что будет дальше. Не знаю. Я стараюсь не быть слишком большим паникером.
– Ты же не думаешь, что виноват в этом, правда?
– Ни разу не подумал. Да и не вижу, в чем может состоять моя вина.
– У тебя складываются до жути странные отношения с людьми. Не понимаю, как ты их выдерживаешь.
– У меня вообще никакие не складываются.
– Я знаю. Но тебе именно это и нравится.
Кларисса, запинаясь, окликает нас из темноты, ее интересует точное время. 7.36. Она не привыкла быть в такой час под открытым небом, ей начинает казаться, что ее могут бросить здесь и забыть.
– Рано еще, – шепчет ей Пол.
– Я собираюсь заглянуть сегодня в дом Уолтера. Не хочешь составить компанию?
Экс в непонятном изумлении поворачивается ко мне:
– Господи, зачем? Там осталось что-то твое?
– Нет. Просто хочется заглянуть туда. Уолтер дал мне ключ, я хочу им воспользоваться. Полиция не против, если я ничего там не возьму.
– Жуть какая.
После этого я сижу молча, вслушиваюсь в долетающие из мрака полные для меня смысла звуки: гудок поезда на далекой главной ветке, громыхание грузовика-дальнобойщика на шоссе, идущего, может быть, даже из Арканзаса, гудение маленького самолета в ангельски добром ночном небе – во все то, что способно утешить нас двоих в эти последние шаткие мгновения. Неподдельно добрые разговоры с вашей бывшей женой всегда ограничиваются постепенным расширением закрытой для вас территории, на которой протекает ее интимная жизнь. В конечном счете это, наверное, правильно.
– Да нет, все нормально, – говорю я.
– Ты, я так понимаю, все равно пойдешь, верно? – Экс смотрит на меня, потом переводит взгляд на освещенное фойе Муниципалитета, за которым различается застекленный офис налогового инспектора. Мы оба видим медленно передвигающегося по нему со щеткой уборщика.
– Думаю, да, – отвечаю я. – Тут нет ничего странного, правда.
– Но зачем?
Глаза Экс сужаются – так выражается ее скептицизм по части неопределенностей нашей земной жизни, которые всегда ей сильно не нравились.
– Не хочется рассказывать. Мужчины чувствуют одно, женщины другое. И не стоит их за это осуждать.
– Ты иногда так странно себя ведешь, – она улыбается сочувственно и в то же время наставительно, – и выражаешься туманно. У тебя действительно все в порядке? Когда тебя еще было видно, ты казался мне бледным.
– Не в полном. Но это пройдет.
Я мог бы рассказать ей, как Викки дала мне в морду, как в меня врезалась магазинная тележка. Но много ли, к дьяволу, добра это принесет? Получится полное саморазоблачение, а ни я, ни Экс его не желаем, ни сейчас, ни когда-либо. Пожалуй, мы просидели с ней здесь слишком долго.
– Мы теперь встречаемся только по случаю смерти, – мрачно говорит она. – Печально, правда?
– Большинство разведенных и вовсе не встречаются. Жена Уолтера укатила на Бимини, и больше он ее не видел. Так что мы, по-моему, справляемся вполне прилично. У нас чудесные дети. И живем мы рядышком.
– И ты любишь меня, – говорит Экс.
– Да.
– Я думала об этом. Давно тебя не спрашивала.
– Ну, я всегда рад сказать тебе это.
– Я вообще таких слов давно не слышала, кроме как от детей. А ты, уверена, слышал не раз.
– Нет. (Говорить, что совсем не слышал, означало бы врать.)
– Иногда я думаю, что ты связан со столькими самыми разными людьми, о которых мне ничего не известно, о том, как это странно. Мне эти мысли не нравятся.
– Таких людей становится все меньше и меньше.
– И тебе от этого одиноко?
– Нет. Ни капельки.
Крыло ее «сайтейшена» совсем остыло. Наши дети – уставшие наконец от тайн друг дружки – поднялись на ноги и стоят во мраке, как собственные привидения, застенчивые, желающие, чтобы их порадовали, превратив обратно в людей. В чем-то все это похоже на старые времена. Стоят неподалеку от нас, смотрят, гадая, что происходит, молчат – в точности так могли бы вести себя их призраки.
– Ты правда хочешь, чтобы я пошла с тобой? – спрашивает Экс, уже готовая сдаться.
– Ты вовсе не должна.
– Да. Ладно, – говорит она и коротко фыркает. – Я могу на полчаса оставить детей у Арментисов. Им там, кстати сказать, нравится. А то ведь мало ли что с тобой может случиться, с одним.
– Если это стоит каких-то денег, я заплачу.
Экс покачивает головой, соскальзывает с крыла.
– Заплатишь, да?
Неожиданно над длинными ильмами появляется луна – яркий, широкий, неземной мир повисает над нами, освещая деревья, пятная пустую улицу, старые белые дома за нею. Развеселившаяся Экс смотрит на меня.
– А кто, как ты думаешь, заплатит на самом деле? – спрашивает она со смешком.
– Я всего лишь хотел показать, какой я молодец и душа-человек.
– Скажи, кто тебе и вправду дороже всех на свете? По-моему, это злободневный вопрос.
