С миг Пол простоял, глядя вверх, следя за получившей свободу птицей. Потом, словно сразу забыв о ней, повернулся и посмотрел через улицу на меня, сутулившегося, точно офицер Карневали, в моей патрульной машине. Наверное, Пол давно уж заметил ее, но продолжал выполнять свое дело, как большой мальчик, знавший, что за ним наблюдают, и не обращавший на это внимания, потому что таковы правила.
Он пересек улицу нескладной поступью мальчика маленького, улыбаясь мне – приветливо, как улыбался бы, я знаю, и совершенно незнакомому человеку.
– Привет, пап, – сказал он через окно.
– Привет, Пол.
– Что-то случилось? – Он все еще улыбался мне, бесхитростно.
– Да нет, просто сижу здесь.
– Все хорошо?
– Великолепно. Чья это там машина стоит?
Пол обернулся к «тандерберду».
– Лицеса. (Сосед, адвокат, ничего страшного.) Ты зайдешь?
– Я всего лишь хотел посмотреть, что тут у вас происходит. Как патрульщик.
– Клари спит. Мама новости смотрит, – сообщил Пол.
– А кого ты на волю выпустил?
– Старичка Вассара. – Пол оглядывается на улицу.
Имена своим птицам он дает в честь музыкантов-кантри – Эрнест, Чет, Лоретта, Бобби, Джерри Ли, – а пристрастие к слову «старичок», как выражению чистой привязанности, унаследовал от своего отца. Я мог бы затащить Пола через окошко в машину и обнимать, пока оба мы не зальемся слезами, – до того я любил его в тот миг.
– Правда, я его не на волю отпустил.
– А, так старичок Вассар получил задание?
– Да, сэр, – ответил Пол и опустил взгляд к мостовой. Ясно было, что я вторгся в мир его секретов, которых у Пола хватает. Однако я знал, он считает себя обязанным рассказать мне о Вассаре.
– И какое же? – храбро спросил я.
– Увидеться с Ральфом.
– С Ральфом. А зачем?
Пол притворно вздохнул – как маленький мальчик, в которого он вновь обратился из большого.
– Узнать, все ли у него хорошо. И рассказать ему про нас.
– То есть он полетел с донесением.
– Да. Наверное. – Пол так и не оторвал взгляда от мостовой.
– Обо всех нас?
– Ага.
– Ну и как мы тут справляемся?
– Хорошо. – Взгляд Пола устремился теперь в другом направлении, но моего по-прежнему избегал.
– Я тоже?
– Про тебя я мало что рассказал. Но только хорошее.
– И отлично. Главное, что рассказал. А когда старичок Вассар вернется с новым донесением?
– Он не вернется. Я сказал ему, пусть останется на мысе Мэй.
– Почему?
– Потому что Ральф умер. Я думаю.
Я возил Пола и его сестру на мыс Мэй всего лишь прошлой осенью, и теперь мне стало интересно, почему он решил, что мертвые обитают именно там.
– Выходит, полет у него в одном направлении.
– Верно.
Пол неотрывно смотрел на дверцу машины, но не на меня, и я понял, что разговор о мертвых смущает его. Дети уютнее чувствуют себя в искренних разговорах о живых людях (да и кто стал бы винить их за это?) – в отличие от взрослых, которым порой не хватает неиронической непосредственности, даже когда речь идет о том, что находится у них перед носом и может угрожать их существованию. Впрочем, наша с Полом дружба всегда строилась на твердом фундаменте искренности.
– Ладно, а чем ты меня сегодня потешишь? – спросил я сына.
Пол втайне коллекционирует бородатые анекдоты и умеет рассказывать их так, что слушатели хохочут, даже если анекдот оказывается давним знакомым. Бывает, правда, что рассказывать он отказывается. Тем не менее памяти его я завидую.
Однако нынешний мой вопрос Пол счел нужным обдумать – откинул голову назад, изображая глубокие размышления, и уставился в ветви дерева так, точно по ним были развешены все хорошие анекдоты. (Что я вам говорил о вещах, которые вечно изменяются, удивляя нас? Кто мог подумать, что поездка по темной улице завершится разговором с моим единственным сыном? Разговором, в котором выяснится, что он поддерживает связь со своим покойным братом, – многообещающий, хоть и отчасти тревожный психологический показатель, – а под конец я еще и анекдот получу!)
– М-м-м-м, ну ладно, – сказал Пол. Теперь балом правил он. Судя по тому, как он сунул руки в карманы и скосил губы, анекдот представлялся ему очень смешным.
– Готов? – спросил я. Разговаривай я с кем-нибудь другим, такой вопрос анекдот испортил бы. Но у нас с Полом он был протокольным.
– Готов, – ответил он. – Кто говорит по-ирландски и валяется у тебя на заднем дворе?
– Не знаю, – правдиво ответил я.
– Пэдди О’Фурнитур.
[26]
Полу и на секунду не удалось удержать смех, мне тоже. Мы хохотали, держась за бока, – он на улице, я в машине. Хохотали, взвизгивая, как мартышки, громко и долго, пока на глаза обоих не навернулись слезы, хоть я и понимал: если мы не остановимся, мать Пола скоро выглянет в окно и начнет гадать, в своем ли я уме? Ну, правда, анекдоты о людях той или иной национальности всегда нравились нам больше других.
– Блеск, – сказал я, вытирая слезы.
– У меня еще один есть, получше, – Пол ухмылялся и одновременно пытался стереть ухмылку с лица.
– Мне пора ехать домой, сынок, – отозвался я. – Прибереги его для меня, не забудь.
– Так ты не зайдешь? – Глаза Пола наконец встретились с моими. – Мог бы переночевать на кушетке.
– В другой раз, – сказал я. Сердце мое радовалось этому милейшему «Дядюшке Милти».
[27]
Я принял бы приглашение, если б мог, а там подбросил бы Пола к потолку, пощекотал и отнес в постель. – Не топырь. (Одно из самых давних наших словечек.)
– Можно я о тебе маме скажу?
Мое нежелание зайти привело сына в замешательство, но Пол махнул на него рукой и перешел ко второй по важности теме: что подлежит разглашению, как рассказать о нашей встрече? Тут он мало похож на своего отца, но, возможно, еще обзаведется и этим сходством.
– Скажи, что я ехал мимо, увидел тебя, остановился и мы поговорили, как старые друзья.
– Хоть это и неправда?
– Хоть это и неправда.
В глазах Пола обозначается любопытство. Вызвано оно не тем, что я порекомендовал ему соврать, – исполнит он мою рекомендацию или нет, это зависит от его собственных этических соображений, – нет, у него возникла еще какая-то мысль.
