Обезумев от радости, Мидас вскочил и забегал по комнате, хватая все, что попадалось под руку. Он дотронулся до изголовья кровати, и оно немедленно сделалось золотым. Он распахнул занавеси на окне, чтобы явственнее видеть совершаемые им чудеса, и кисть, за которую он дернул, стала золотой.
Он взял со стола книгу, и при первом же прикосновении его пальцев она стала похожа на одно из тех роскошно переплетенных изданий с золотым обрезом, какие часто встречаются в наше время. Только для чтения эта книга уже больше не годилась, так как страницы ее превратились в тонкие золотые пластинки, и вся заключенная в ней мудрость сделалась совершенно неразборчивой.
Мидас поспешно оделся и невольно залюбовался своим великолепным платьем из золотой материи, которая сохранила прежнюю гибкость и мягкость, хотя и показалась ему слегка тяжеловатой. Он вынул носовой платок, который подрубила для него Хризантема, и платок немедленно превратился в золотой, причем изящные стежки, сделанные его дорогим ребенком, бежали по кайме золотой ниткой. Это последнее превращение почему-то не совсем понравилось Мидасу: он предпочел бы, чтобы подарок его маленькой дочурки оставался совершенно таким же, каким она некогда сунула его в руки отца, забравшись к нему на колени.
Но не стоило огорчаться из-за пустяков. Мидас вынул из кармана очки и надел их, чтобы лучше видеть все перемены, произошедшие в комнате. (Для простого народа в те времена очки еще не были изобретены, но, очевидно, цари их уже носили: иначе каким образом очки могли очутиться у Мидаса?) Однако, к своему великому удивлению, царь понял, что ничего не видит сквозь некогда превосходные стекла. А объяснялось это очень просто: от одного лишь прикосновения Мидаса к прозрачным стеклам они стали золотыми пластинками, и хотя уже не могли сделать зрение царя острее, все-таки представляли ценность, как любая золотая вещь. Впрочем, Мидаса неприятно кольнула мысль о том, что у него больше никогда не будет самых обыкновенных очков.
– Ну, невелика важность, – философски заметил он. – Нет такого счастья, к которому не примешивалось бы какое-либо маленькое неудобство. В конце концов, золотое прикосновение стоит не только очков, но и самого зрения. Обычно я вообще обхожусь без них, а Хризантема скоро вырастет и будет читать мне вслух.
Мудрый царь Мидас был в таком восторге от свалившегося на него счастья, что не мог усидеть во дворце. Он проворно спустился по лестнице, с невольной улыбкой поглядывая на перила, которые мгновенно становились золотыми под его рукой, поднял дверную щеколду (медная за минуту до этого, она сделалась золотою, лишь только пальцы царя коснулись ее) и очутился в саду. Здесь, как я уже упоминал, росло великое множество чудесных роз: некоторые были уже в полном цвету, другие еще только распускались. Легкий утренний ветерок повсюду разносил их дивный аромат, и ничто в мире не могло сравниться с их нежными красками. Как прелестны, застенчиво-кокетливы и благоуханны были эти чудные цветы!
Но Мидас был уверен, что знает способ сделать розы еще более драгоценными, чем они были раньше. Он принялся переходить от куста к кусту и дотрагиваться до каждого цветка, пока все они – некоторые даже с копошащимися внутри букашками – не стали золотыми. Закончив эту работу, Мидас вспомнил, что пора завтракать: свежий утренний воздух возбудил в нем порядочный аппетит, а потому он поспешил во дворец.
Я точно не знаю, из чего обыкновенно состоял царский завтрак во времена Мидаса, да мне и некогда останавливаться на этом. В то достопамятное утро на завтрак, кажется, подали сладкий пирог, несколько превосходных форелей, жареный картофель, яйца всмятку, кофе для самого Мидаса и чашку молока с хлебом для Хризантемы. Мне такой завтрак кажется вполне царским, во всяком случае, по-моему, Мидас не мог желать ничего лучшего.
Хризантемы еще не было. Мидас велел позвать ее и, сидя за столом, ожидал прихода дочурки, чтобы позавтракать вместе с ней. Нужно отдать Мидасу должное, он горячо любил дочь и особенно любил ее теперь, когда на его долю выпало такое счастье. Вскоре он услыхал шаги дочки, а затем и плач, который ужасно удивил его, так как Хризантема была самым веселым ребенком, какого только можно себе представить: ее слезами за год нельзя было наполнить и наперстка.
Заслышав рыдания дочери, Мидас решил устроить ей приятный сюрприз: он перегнулся через стол и одним прикосновением руки превратил ее хорошенькую расписную чашечку китайского фарфора в золотую.
Между тем Хризантема медленно вошла в комнату, рыдая и вытирая глаза передником.
– Что это значит, моя крошка? – воскликнул Мидас. – Почему ты плачешь в такое прекрасное утро?
Не отнимая от глаз передника, Хризантема протянула руку, в которой была одна из роз, превращенных Мидасом в золото.
– Чудесно! – воскликнул Мидас. – Что же в этой великолепной золотой розе заставило тебя так горько плакать?
– Ах, папа! – отвечала девочка, с трудом справившись с рыданиями. – Это не великолепный, а самый отвратительный цветок, который когда-либо существовал на свете! Едва одевшись, я побежала в сад, чтобы сорвать для тебя несколько роз… Я знаю, ты так любишь, когда я их для тебя срываю. Но представь себе, какое несчастье случилось! Все наши прелестные розы, которые так приятно пахли и у которых было столько лепестков, испорчены! Посмотри, они стали совсем желтыми и совсем не пахнут. Не понимаю, что могло с ними случиться!
– Ну, дорогая моя девочка, стоит ли из-за этого плакать! – сказал Мидас, которому было стыдно признаться, что он виноват в превращении, которое так сильно огорчило дочь. – Садись и принимайся за свой завтрак. Ты с легкостью обменяешь эту золотую розу, которой ничего не сделается и через сотню лет, на обыкновенную, которая уже через день завянет.
– Не нужны мне такие розы! – воскликнула Хризантема, с отвращением бросив розу. – Она совсем не пахнет, а ее твердые лепестки укололи мне нос!
Девочка уселась за стол, но все ее мысли были заняты загубленными розами, поэтому она даже не заметила чудесного превращения своей фарфоровой чашки.
Возможно, это было и к лучшему, так как Хризантема привыкла любоваться забавными фигурками, деревьями и домами, которые украшали чашку раньше и безвозвратно исчезли теперь.
Тем временем Мидас налил себе кофе: как и следовало ожидать, кофейник (из какого бы металла он ни был сделан) превратился в золотой, лишь только Мидас дотронулся до него. Подумав, что для него было бы, пожалуй, чересчур роскошно завтракать на золотой посуде, Мидас принялся размышлять о трудностях хранения такого количества золота. Буфет и кухня вряд ли надежное место для таких драгоценных предметов, как золотые чашки и кофейники.
Задумавшись, он поднес ложку кофе к губам и был несказанно удивлен, увидев, что при первом же его прикосновении жидкость превратилась в расплавленное золото, которое спустя мгновенье затвердело.
– Ах! – воскликнул пораженный Мидас.
– Что случилось, папа? – спросила Хризантема, изумленно взглянув на него глазами полными слез.
– Ничего, моя деточка, ничего! – отвечал Мидас. – Пей молоко, пока оно не остыло.
