Подольский кузнец Молотило сквозь стук молота о наковальню услыхал, как залаял пёс. Может, за заказом пришли, решил он и выглянул из открытых дверей кузни. Никого у калитки не было, да и пёс почему-то лаял в сторону от улицы. Кузнецу показалось, что чья-то небольшая, но быстрая фигура промелькнула за угол курятника. Молотило в три огромных прыжка выскочил с другой стороны — и чернявый оборванец с селезнем в руках едва не налетел на него. Бросив птицу, отрок попытался дать дёру через огород, но кузнец семимильными шагами настиг его и ухватил своими железными ручищами-клещами.
«Ведь убьёт же, убьёт!» — мыслил перепуганный отрок, со страху стараясь сжаться в комок и спрятать голову, поняв, что ему не вырваться. Разве ж можно было ожидать, что хозяин вдруг явится, да к тому же такой жилистый, с литыми плечами дядька окажется столь быстрым в движении. Изо всех сил, сопротивляясь, отрок вертелся ужом и верещал поросёнком. Только могучая рука ремесленника даже не вздрагивала от отчаянных рывков и прыжков, будто принадлежала не живому человеку, а кованному из меди истукану. Когда же мрачный хозяин треклятого селезня повёл лихоимца в дом, то сердце виновника и вовсе оборвалось, дыхание остановилось, а перед глазами поплыли тёмные круги, как в омуте. Теперь точно насмерть зашибёт!
Железная рука вовлекла маленького татя в дом и плюхнула у большого стола на дубовую лаву. Стальные клещи пальцев, удерживавшие рубаху за шиворот, разжались, и оборванец ещё пуще скукожился, как засохший стручок гороха, и закрыл глаза, ожидая удара огромного кулачища. Но прошёл миг, другой, третий… удара не было. Оборванец несмело приоткрыл один глаз, потом второй. Перед ним на столе появились миски со снедью.
— Ешь! — кратко повелел кузнец.
Отрок, отказываясь, замотал понурой головой.
— Не хочешь, значит… А кто только что агнцем блеял, мол, я сирота, от голоду злодейство совершил… Ты чей же будешь?
— Мо…Мор…Моржиных… — еле выдавил отрок.
— Каких таких Моржиных? Где живут? Тебя-то как прозывают?
— Его Блудом кличут, — подсказала невесть откуда вдруг появившаяся дочка кузнеца Овсена. Она глядела на неухоженного лохматого пленника с жалостью.
— Утопли в Непре, когда паводок большой был. А дед мой Ладзимир пьянствовать начал, — по-прежнему не поднимая глаз, сказал отрок.
— Знавал я родителей твоих, по Прави жили, и дед добрым перевозчиком на Непре был, а ты что ж? Эх ты, «сирота», нет голодных сирот на Киевщине. Есть захочешь, приходи, разве кто у нас смеет сироте отказать? Только не воруй, как хазарин бесчестный, не лги, как византиец лукавый, за что Блудом тебя и прозвали. Или честно на хлеб зарабатывать своими руками до сих пор не научился? Помни, свершишь отныне что непотребное, сам прибью! — Тяжеленный кулак опустился так, что посуда на дубовом столе подпрыгнула.
— Не надо, тато! — испуганно вскрикнула Овсена. Молотило посмотрел на дочку, потом на Блуда. Тяжёлая тишина повисла в доме, видно, хозяин обдумывал вид наказания. Потом коротко обронил:
— Пойдём! — и снова крепко взял отрока, на сей раз за руку.
— Куда ты его, тато? — спросила Овсена.
— К надёжным людям, дитятко. Там дурь-то из головы его блудливой выбьют. — Глядя, как со страху ещё более округлились глаза Овсены, кузнец постарался её успокоить: — Не бойся, милая, худа ему не будет, молотом своим клянусь! — Закопчённой дланью Молотило нежно погладил дочь по голове.
«Куда это он меня ещё надумал тащить, а вдруг про вчерашнюю татьбу мою у златокузнеца прознал? Коли так, то мне и вовсе конец». Снова тревожные мысли холодными ужами вползли в душу Блуда, когда они двинулись по Подолу.
Точно, так и есть, вот уже и дом златокузнеца рядом, ноги отрока сами собой подломились, он упал бы в дорожную пыль, если бы не могучая рука кузнеца, на которой он повис, как тулуп на вбитом в стену гвозде.
— Ты чего это? — сдвинул недоумённо брови кузнец. — Спишь на ходу, что ли? — Он для порядка встряхнул обмершего от страха мальца. И — о, великая радость для Блуда — прошли мимо калитки златокузнеца.
Так миновали ещё несколько дворов, где успел набедокурить отрок, и всякий раз сердце его сжималось от предчувствия скорой развязки. Но прошли пять, десять дворов, потом всю улицу… «Что за притча, куда этот осилок меня всё-таки ведёт?» — думал вконец растерявшийся Блуд.
Они пришли к самому Ратному Стану, где у ворот седоусый дружинник с уважением приветствовал кузнеца, известного всему Киеву своей силой и мастерством.
— А скажи, брат Божедар, под чьим началом ныне отроки, что учатся постигать ратное дело? — спросил могучий Молотило.
— Сотник Хорь им главный дружинный батька, а ты никак своего родича привёл? Что-то он у тебя больно худой, немытый да нечёсаный. — Воин покачал головой. — Хорь там, у конюшен был, ступайте, — махнул дружинник, пропуская Молотило с мальцом.
Только когда оказались внутри Стана, кузнец отпустил руку пленника. Испуг Блуда сменился неподдельным любопытством. Как же, каждому киевскому отроку хотелось попасть в Ратный Стан, где живут вои, владеющие настоящими мечами и копьями, откуда по утрам доносится звучно-призывное пение рогов, где манящим духом боевых приключений пропитано всё, даже самый воздух! Только дозорные ни в какую не допускали туда отроков. А теперь он здесь… Блуд завертел головой по сторонам.
— Стой на месте, — как всегда кратко, велел кузнец и подошёл к высокому дочерна загорелому старому вою с бритым черепом.
О чём они говорили, стоя возле конюшни, отрок не слышал, но понимал, что говорят о нём, потому как оба глядели в его сторону, поочерёдно кивая. Потом высокий старик поманил его и спросил, улыбнувшись в свои белые усы:
— Ну что, сокол ясный, хочешь стать настоящим воем?
В ответ севшим от волнения голосом Блуд прохрипел что-то невнятное. Да старый воин не особо-то и ждал его ответа, тут же повернувшись к кузнецу:
— Не переживай, брат Молотило, сделаем из твоего мальца справного воя. У меня таких шустрых, чай, не один десяток. А не будет слушаться, — пригладил усы Хорь, — придётся отведать жареного веника…
— Как это? — не понял Блуд.
— О, сие средство имеет великую силу воспитания! Ну да ладно, всему своё время. А сейчас первым делом — в баню. Явор! — окликнул он отрока, сыпавшего лошадям овёс. — Проводи-ка новобранца в мовницу да потри его там мочалом как следует, рубаху чистую дай, потом к деду Гнату — стричься, а там и время обеда приспеет.
— А в чей он десяток пойдёт? — спросил Явор. — Можно в наш? У нас Макогон на прошлой седмице отравился…
— Добро! — махнул рукой Хорь. — Скажи десятнику Мерагору, я потом сам с ним потолкую. Ну, ступайте! — отпустил он отроков и пошёл проводить Молотило до ворот.
Дни текли за днями, месяцы за месяцами. В поту под жарким Даждьбожьим солнцем и холодными струями грозового Перунова дождя крепчали молодые руки, вернел глаз, оттачивалось умение, — во всё тело и душу входила непростая воинская наука. Особенно нравилось юной Святославовой дружине в жаркий день поупражняться на Непре весельной греблей. После азартных гонок плечи юношей наливались силой, крепчали кисти, а мышцы бугрились под бронзовой кожей.
