— Во имя Отца и Сына и Святого Духа, во имя Господа нашего Иисуса Христа, крещу тебя Ему, раб Божий, и нарекаю тебе имя в святом крещении Пётр…
С этими словами патриарх надел на шею Ольгиного охоронца медный крестик.
— Нарекаю тебе имя Митрофан…
— Евстафий…
— Мария…
— Варвара…
После этого был совершён обряд исповеди и причащения святых Христовых тайн.
Затем патриарх долго читал наставления новокрещёным рабам Божьим, а отец Григорий тихо переводил его речь.
Ольга вместе со всеми смиренно слушала завет об исполнении церковного Устава, о молитве, посте, милостыне, раздаваемой бедным людям, о пожертвованиях на церковь Божию в виде десятины, об исповеди, причащении таинств Божьих, о соблюдении чистоты телесной и духовной и посещении храма.
Наконец, когда патриарх закончил, Ольга поклонилась ему и ответила, как подсказал отец Григорий:
— Молитвами твоими, Владыко, да сохранена буду от сетей вражеских…
— Благословляю тебя, раба Божия Елена, — перекрестил он Ольгу на прощание, — мир тебе! — И он привычно протянул для целования свою руку.
Ольга на миг замешкалась, потом приложилась к холёной руке патриарха.
Теперь, стоя на палубе своей лодии и вглядываясь в очертания удаляющегося града, Ольга вспоминала эти события, и чувства её были довольно разноречивыми, как ясный день вперемешку с тёмными тучами, что нависли сейчас над городом Константина.
— На то время, покуда гостевали, Даждьбог наш даровал византийцам небо чистое да солнце ясное, а теперь мы домой — и погода с нами! — радостно воскликнул кто-то из лодейщиков.
У Ольги и самой отлегло от сердца, когда их караван наконец-то двинулся в обратный путь. «А и верно мореход подметил, — подумалось княгине, — пока в Царьграде были, солнце стояло, а сейчас тучи вон какие надвинулись, низкие да угрюмые. Что ж, середина осени, у нас, верно, деревья в жёлто-красные уборы принарядились, тихо роняют листву. А тут земля иная…»
Увидев Царьград и его людей воочию, Ольга на многое смотрела теперь по-иному. И отчего-то не было радости у неё на душе, напротив, внутри поселилось и не давало покоя какое-то неприятное чувство.
Берега почти исчезли, только когда лодия поднималась на гребне волны, вдали мелькала узкая полоска уже непонятно чего — то ли берега, то ли грозных туч, собиравшихся над Царьградом.
Ветер посвежел, стал накрапывать мелкий дождик. Ольга плотнее закуталась в меховую накидку, но из-под навеса не уходила, погружённая в свои думы.
Неожиданно из сонма толпившихся в голове мыслей, подобно рыбаку, выхватившему добычу, Ольга извлекла нужный образ. Рука… Рука патриарха, которую она целовала при благословлении, рука Константина, державшего её пальцы…
С самого детства в своём северном краю и потом, когда по предложению князя Ольга стала женой Ингарда и княгиней Руси, — с тех пор и до сего времени она жила в среде, где мужчиной считался тот, у кого крепкие и сильные руки. Высок он или мал, худ или тучен, млад или сед — для доброго воина, боярина, волхва, князя, купца или отрока не столь важно. Ольг, Ингард, Святослав, Свенельд, темники, тысяцкие, не говоря уже об огнищанах и рукомысленниках, — у всех, кто сызмальства окружал Ольгу, были крепкие мужские руки, загрубленные непрестанным трудом.
В Царьграде же и члены императорской семьи, и придворные, и священнослужители — белоручки, начиная от Константина и Полиэвкта до тучных противных евнухов.
На прощальном обеде в царском дворце княгиню почтили своим присутствием лишь императрица с невесткой. Елена вела себя дружелюбно, — очевидно, ей уже был известен исход последнего разговора императора с Ольгой на террасе. Прекрасная Феофано, напротив, была холодной и высокомерной. Угощение закончилось подношением даров, гораздо более скромных, чем в первый раз. Константин обедал вместе с послами и купцами в другом зале, и в Юстиниановой храмине не появлялся.
Перед отплытием Ольга посетила патриарха с просьбой благословить её перед дальней дорогой.
— Ибо люди на Руси ещё в язычестве, и сын мой также. Благослови, отче, дабы Бог хранил меня от всякого зла…
Патриарх сказал:
— Чадо верное! В Христа ты крестилась, Христом облеклась, и Христос сохранит тебя, яко Господь сохранил Еноха в первые времена, а потом Ноя в ковчеге, Авраама от Авимелеха, Лота от содомлян, Моисея от фараона, Давида от Саула, трёх пророков — от печи, а Даниила — от диких зверей. Так и тебя избавит от врага и сетей его, иди с миром!
С этим благословлением и отплыла Ольга на Русь. В окованном ларе она везла христианские дары — Псалтирь, другие священные книги, частицы мощей святых великомучеников, церковную утварь — чаши, кресты, иконы.
По совету княгини большая часть сродников, служанок, купцов и охоронцев также приняли крещение. В их числе Ольгин племянник Улеб, отец Олеши Гордята и охоронец Кандыба. Купец Гордята уговаривал креститься и Олешу с Журавиным, но те отказались, представив, как остальные дружинники, и в первую очередь Святослав, начнут измываться над ними.
Славомир, не принявший крещения, начал было подтрунивать над собратом. Однако Кандыба не отвечал на шутки и смотрел на соратника так, будто ведал нечто такое, о чём Славомир не знал. Последнего это злило. Между ними словно пролегла невидимая преграда, которая мешала вести долгие беседы так же свободно, как прежде.
Однажды прохладной осенней ночью, ярко вызвездившей небо, охоронцы несли службу у дверей лодейной светлицы княгини. Кормщик у стерна что-то мурлыкал вполголоса, то ли песню, то ли просто вторил шуму ветра и волн.
Кандыба сидел на туго свёрнутом запасном парусе, а Славомир прохаживался по лодейному настилу. Раньше в такие ночи они, прогоняя сон, вели долгие беседы. Сегодня оба молчали, думая каждый о своём.
Славомир, проходя мимо товарища, остановился на мгновение, намереваясь что-то сказать, но потом тяжело вздохнул и зашагал дальше, только доски поскрипывали под ногами.
Возвращаясь обратно, он всё же остановился и заговорил:
— Послушай, Кандыба…
— Я теперь не Кандыба, а Пётр, — тихо, но твёрдо поправил его собеседник.
Славомир вспыхнул, но тут же овладел собой.
— Ладно, Кандыба Пётр, я только уразуметь хочу, как ты мог веру извечных наших врагов греков принять, ты же неглупый муж, отчего совершил такое?
— А, по-твоему, кто греческую веру принял, тот глупец? Так ведь и княгиня наша, и купцы богатые, и почти все варяги из охоронцев новой вере крещением присягли, думай, о чём речёшь!
Славомир вновь заходил туда-сюда.
— Я слыхал, — остановился он у борта, — что завтра праздник ихнего архистратига Михайлоса, то бишь военачальника, верховного стратигоса, и ты тоже праздновать будешь? Ведь он и ему подобные с отцами и дедами нашими сражались, а ты вместе с врагами — праздновать? И тем стратигосам византийским, что нынче хазар с печенегами обучают, как нас лучше извести, тоже за то хвалу петь будешь?
