Однако вскоре высохшие степные дороги и зелёные луговины стали манить Святослава, и он увёл свою Молодую Дружину в поле.
То охватывая невидимого противника в Перуново коло, то пробиваясь из «окружения», день и ночь постигали молодые воины премудрости бранной науки. Каждое утро начиналось с молитвы Хорсу, Перуну, Даждьбогу и всем богам киевским. Затем — купание в ещё ледяной речной воде. Потом схватки попарно, один супротив двоих, троих, а то и десятерых. Упражнения в конном и пешем строю, стрельба из луков, метание копий и дротиков, рубка мечами и борьба безоружными. Юный княжич не давал отдыха ни себе, ни дружинникам. Некоторые пытались роптать, но втихомолку между собою, опасаясь насмешек, а то и гнева Святослава.
Ладомила с Болесей, оставленные молодыми мужьями, ещё более сдружились. Дочь Болеси Славуня лишь на две седмицы была младше Ярополка, и юные матери с удовольствием гуляли со своими дорогими чадами то в тени могучих дубов и сосен, то в светлых берёзовых рощах. А когда минул Купало и дни стали особо жаркими, княгиня отправила их в загородный терем, где в каменных палатах даже в самый зной было прохладно, а вокруг звенела и переливалась птичьим разноголосьем вековая Берестянская пуща.
Подруги стали так же неразлучны, как и их мужья, хотя Болеся под стать Горицвету имела бойкий язык и зачастую подсмеивалась над серьёзной и немногословной Ладомилой. Последним поводом для шуток было то, что Ладомила, едва родив одно дитя, тут же затяжелела опять. Но та не обижалась и лишь смущённо улыбалась на замечания подруги, что при таком раскладе детей у неё скоро будет как цыплят у наседки.
— Эх, жаль, что мужья наши всё в полях да трудах ратных, — томно вздыхала Болеся, — я так соскучилась… Горицвет как прижмёт, как поцелует, аж млею вся!
Ладомила тоже очень скучала по Святославу, но о чувствах своих говорить не любила, даже с лучшей подругой.
— Пусть в трудах ратных, да без настоящей войны, будь она неладна, — отвечала Ладомила.
— Верно, — соглашалась Болеся, — слава богам, что нет сражений. Пусть детки наши растут в мире и радости. Как думаешь, какой станет моя Славуня? Может, невестой твоего Ярополка, а?
— Я не против, — улыбнулась Ладомила, — мы с тобой дружим, отцы их тоже, хорошо бы и они роднёй стали. Только почто загадывать, всё равно ведь в грядущее не заглянешь…
Болеся на миг замерла, будто прислушиваясь к неведомому или о чём-то припоминая.
— А знаешь, подруженька, о чём я сейчас подумала? — отчего-то шёпотом спросила она, придвигаясь поближе.
— О чём? — также шёпотом ответила Ладомила.
— Я от девок теремных слыхивала, что на другой стороне лесного озера, там, где из него вытекает речка, стоит мельница. И живёт там мельник — дед Водослав, который воду понимает, с Русалками и самим Водяным дружбу водит, а они ему знание тайное открывают. Потому, девки сказывали, будто он про грядущее всё ведает. Как скажет, так потом всё по его словам и выходит! Только страшен он, рекут, ликом, будто сам Леший. А может, наговаривают? Давай сходим к этому деду Водославу, а? — блестя очами от возбуждения, предложила Болеся. — Спросим у него про всё, — про мужей наших, про детей, какими станут, и вообще, что случится…
— Боязно, — засомневалась Ладомила. — А вдруг он что недоброе предречёт? Лучше уж оставаться в неведении…
— Ежели мы будем знать о худом, так сможем к нему подготовиться, врасплох нас оно не застанет. Да и что может случиться худого? Я мыслю, у нас с тобой всё только самое доброе будет. Ну, подруженька, милая, сходим, а? А то от рукоделия уже в глазах рябит. Дитятки наши после свежего воздуха да поевши долго спать будут, и няньки при них… Пойдём прямо сейчас? Неужто тебе про то, что будет, узнать не хочется?
— Хочется, — призналась Ладомила, — только боязно… Ну ладно, — сдалась она, — давай сходим, только быстро — туда и назад…
— А нянькам скажем, что пойдём на озеро искупаться и кувшинок насобирать! — радостно подхватила Болеся.
Привычной дорожкой юные девы спустились к озеру, а потом вышли на тропинку, что бежала вдоль берега, извиваясь между деревьями и камышами. Середина озера при полном безветрии блистала в послеполуденных лучах Хорса, будто серебряное этрусское зеркало. Ивы и вербы, разомлев от жары, замерли неподвижно, глядясь в своё отражение. Прибрежные мелководья зеленели обильными россыпями ряски. В зарослях царствовали дикие утки, цапли и лебеди. Вокруг было так покойно и благодатно, что подружки, любуясь дарованными Даждьбогом красотами лесного озера, не замечали, что проделали уже немалый путь.
Дневной зной стал постепенно уходить вслед за движущейся к закату колесницей Хорса. Кое-где начали заводить песни горластые лягвы.
Девицы, не рассчитав пути, вдруг увидели, что солнце скоро скроется за лесом. Что-то гулко плеснуло в озере, и по неподвижной глади пошли круги.
— Что это, большая рыбина? — спросила Ладомила.
— Может, рыбина, а может, сам батюшка-Водяной плескается, прощается с вечерней Зарёй. Пошли скорее, — поторопила Болеся, — надо до темноты к мельнице выйти, а то назад ворочаться поздно…
Сумерки уже коснулись леса своими мягкими крылами, когда подруги наконец дошли до места, где из озера вытекала небольшая речушка. Она была перегорожена плотиной, а ниже громоздилась старая, почерневшая от времени мельница с большим колесом. Некоторые из брёвен сруба и вся плотина были заметно новее, но тоже, видно, не один год простояли под солнцем и ветром.
Вдруг что-то большое и чёрное, шумно дыша, вышло из кустов, преградив дорогу. Девушки невольно вскрикнули и отпрянули назад, схватив друг дружку за руки. Огромное чёрное животное остановилось и громко замычало.
— Фу-ты, Чур-Черезчур-Пращур, это же корова! — первой опомнилась Болеся и тут же рассмеялась над своим испугом звонко и весело.
— Ну, пошла, пошла домой, Галка! — раздался рядом мальчишеский голос. — Шастаешь завсегда где не попадя, вот съедят тебя серые, будешь знать!
Мальчишка тонкой хворостиной слегка стеганул корову, и та послушно потопала по тропинке.
— Вот всегда она так, — пожаловался отрок девицам. — Берёзка уже давно дома, а эта всё по кустам да заводям шляется, гляди у меня! — пригрозил он вслед корове, которая будто в ответ ему замычала мощно и басовито. — А вы небось к деду Водославу идёте? — спросил он. — А где ж зерно? Или по какому другому делу?
— А ты сам кто будешь? — поинтересовалась Болеся.
— Мирослав я, дедов помощник. Вместе на мельнице работаем… — степенно отвечал малец.
Так с коровой и отроком они вышли к старой мельнице.
Подле сруба стоял огнищанский воз, с которого молодой крепкий мужик носил кули с зерном. Ещё немного, и воз опустел. Молодой огнищанин стряхнул с себя пыль, подошёл к ручью и с удовольствием умылся, зачерпывая воду большими пригоршнями.
Из отворённой двери мельницы показался седой старик и стал осторожно, как-то боком спускаться по деревянным ступеням. Голова его была слегка наклонена вправо.
