– Естественно, яд. Но я не имею понятия, как он меня травит. Одно я знаю точно, мистер Холмс: еще шесть месяцев он будет поддерживать во мне едва тлеющий огонь жизни в наказание за смерть его отца. А седьмого октября, как и было обещано им, я испущу последний вздох.
– Вы передавали кому-нибудь еще ваш разговор с Чэнем?
– Мэтью, конечно. Но позже, ведь его не было со мной в то время… – Моулсворт быстро уставал, и его голос начинал слабеть.
Холмс это понял и поторопился задать следующий вопрос:
– Кому еще, кроме мистера Кранмера?
– Думаю, доктору Синотту… Не могу вспомнить. Помогите мне, мистер Холмс. Помогите, пока не стало слишком… – Очевидно, разговор исчерпал все его силы, и он впал в забытье, прежде чем смог закончить.
Мы встали, чтобы уйти, но в дверях столкнулись с Кранмером, который сообщил, что доктор Синотт ждет нас в кабинете.
Доктор оказался умным остролицым мужчиной тридцати с чем-то лет. Он приветствовал нас с удивившим меня энтузиазмом.
– Я давно мечтал встретиться с вами обоими, джентльмены, – сказал он, энергично тряся наши руки, – но, прочитав отчет доктора Уотсона о вашей гибели, мистер Холмс, уже не верил, что этот день настанет. Я надеюсь, сэр, что вы сможете добиться успеха там, где медицина потерпела неудачу. Говоря откровенно, мистер Холмс, вы единственная надежда доктора Моулсворта.
– Ваш пациент считает, что его отравили, – проговорил Холмс.
– Должен признать, я с ним согласен, но не могу найти тому конкретных подтверждений. Я проделал все мыслимые анализы, консультировался со всеми известными мне специалистами, но так и не смог определить, какое вещество было применено.
– А симптомы? – спросил я.
– Чрезвычайная слабость, мышечные боли, потеря аппетита. Ему не становится хуже, но его состояние никогда не улучшается. Уже месяц он прикован к кровати. Сначала я подумал, что яд добавляют в его еду.
– Какие шаги вы предприняли, чтобы проверить это подозрение?
– Да никаких. В этом не было необходимости. Доктор Моулсворт в тот же день велел мистеру Кранмеру немедленно уволить повара и нанять нового.
– Весьма решительные меры, как мне кажется, – заметил я.
– Конечно, это не снискало ему любви уволенного повара, но, по крайней мере, исключило возможность того, что яд добавляют в еду.
– С остальной прислугой обошлись столь же жестко? – поинтересовался Холмс.
– Слуги работают у него уже несколько лет. Их преданность не подлежит сомнению.
– А как насчет преданности мистера Кранмера?
Доктор Синотт, казалось, был обескуражен этим вопросом.
– По мнению доктора Моулсворта, он вне подозрений.
– Вы с этим согласны?
– У меня нет причин считать по-другому. Вероятно, вы решите, что это нелепо, мистер Холмс, но я даже намеревался написать профессору Чэню и спросить его мнения. Я имею в виду: на тот случай, если доктор Моулсворт ошибается и китаец абсолютно невиновен. Коль скоро он такой сведущий, каким его считают, было бы преступлением не воспользоваться его знаниями.
– Ответ из Пекина, возможно, придет не скоро и не успеет спасти вашего пациента, – предположил я.
– Не из Китая, доктор, из Камберуэлла. Насколько я знаю, именно там сейчас живет профессор. Я узнал это от коллеги.
– Этот коллега дал вам адрес в Камберуэлле? – напрягся Холмс.
Синотт покачал головой:
– Боюсь, вам придется самому его узнать, мистер Холмс.
Пообещав вернуться утром, чтобы взглянуть на своего пациента, Синотт откланялся – его ждали другие больные, а мы решили прогуляться по саду и подытожить все, что выяснили к тому моменту.
– Кажется, Моулсворт говорил нам, что у него нет родных, – размышлял Холмс. – Если он умрет, Мэтью Кранмер, полагаю, будет единственным наследником?
– Разве Энгус настолько богат, чтобы это послужило мотивом для убийства, Холмс? – возразил я.
– На моей памяти бывало такое, что человека убивали из-за нескольких монет.
– Мне кажется, самое лучшее, что мы можем сделать, – это найти пресловутого Чэнь Та-кая.
– Именно это я и намереваюсь предпринять, Уотсон. А вы пока должны оставаться здесь.
– Оставаться здесь? – возмутился я.
– Состояние Моулсворта было стабильным в течение последнего месяца. Он не шел на поправку, но и хуже ему не становилось. Думаю, можно принять за рабочую гипотезу, что его травят регулярно, каждый раз используя одну и ту же дозу. Если вы сумеете установить способ, каким ему дают яд, мы положим этому конец. Вы будете моими глазами, пока меня нет, Уотсон.
Должен признаться, доверие Холмса мне чрезвычайно польстило, потому что меня часто уязвляло его безразличие к моим попыткам помочь ему в расследованиях.
Воодушевленный, я вернулся в дом и набросал записку соседу с просьбой позаботиться о моих пациентах. Несколько раз я оказывал ему такую же любезность, так что он всегда был готов отработать долг.
– Совсем забыл, – сказал я, отдавая записку Холмсу, – надо было завезти пациенту пипетку для глазных капель, но из-за всех переживаний это вылетело у меня из головы. Если вы намереваетесь переночевать в Лондоне, не будете ли столь добры, чтобы отвезти ему пипетку?
– Что ж, мое возвращение к работе детектива-консультанта оказалось менее продуктивным, чем я ожидал. Возможно, мне следует поискать другую работу? Например, поступить в посыльные.
– Желаю удачи в Камберуэлле, – сказал я. – Не могу удержаться от вопроса: зачем этому китайскому профессору потребовалось ждать пять лет, прежде чем выполнить свою угрозу?
– Яд – оружие терпеливого человека, Уотсон. Помните, в письме с угрозой говорилось, что Моулсворта наконец настигло возмездие? Меня не прельщает перспектива иметь в клиентах мертвеца. Будем надеяться, что разговор с Чэнь Та-каем прольет некоторый свет на это дело, прежде чем наша помощь станет бесполезной для доктора Моулсворта.
После отъезда Холмса я обыскал комнату все еще не пришедшего в себя Моулсворта, надеясь найти какое-либо указание на то, как к нему попадал яд. Вентиляционное отверстие не заключало в себе ничего подозрительного, а когда я дернул за шнур звонка, чтобы выяснить, не служит ли он другим целям, тут же примчались перепуганный Кранмер и повергнутая в панику служанка. Убедив их обоих, что ничего чрезвычайного не произошло, я возобновил свои поиски, но без всякого результата. К концу обыска я без сил рухнул на стул.
Около полуночи Моулсворт очнулся, и мы проговорили несколько часов о тех годах, когда были студентами-медиками. Разговор этот произвел на нас довольно удручающее действие, потому что мы делились счастливыми воспоминаниями о времени, которое провели в обществе друг друга. «Если бы я мог прожить жизнь заново, Уотсон, – признался Моулсворт, прежде чем провалиться в глубокий сон, – я бы все сделал по-другому. Понимаете? Все…»
