От него не укрылось то обстоятельство, что у представителей принимающей стороны висят на поясе тяжелые пистолеты и наточенные тесаки. Дураку было понятно, что здесь, в «зоне свободного пользования», то есть где закон никому не писан и где себя вольготно чувствовали авантюристы и уголовники, незачем доводить до сведения незнакомцев, что они занимаются поисками сказочного месторождения шотландца.
Для тех несчастных, которые гнули спину, промывая песок под палящим солнцем в мутных водах местных речушек, в туманной надежде найти крупицу самородного золота или алмаз размером с чечевицу, одно упоминание Аукаймы или Матери всех рек наверняка послужило бы слишком опасным призывом.
Двое гринго, рисующих дурацкие карты, у которых, судя по всему, нечего было взять, не считая одежды да летающей кастрюли, которую черта с два при ведешь в действие, не вызывала у них никакого вожделения.
А вот пара мусью, владевших самым строго хранимым секретом в гвианской истории, действительно могла разбудить худшие инстинкты в людях, которые и без того смахивали на бандитов с большой дороги.
Джимми Эйнджел прекрасно понимал, что спустя почти пятьсот лет с момента открытия американского континента и несмотря на то что на нем уже существовали такие города, как Нью-Йорк, Буэнос-Айрес или Сан-Франциско, его бескрайние просторы продолжали оставаться вотчиной дикарей и бандитов, поэтому вернее всего было на всякий случай держать язык за зубами.
Что же касается Дика Карри, то он не понимал ни слова из разговора, но было заметно, что он радуется всему, как малое дитя. Он уплетал рис с мясом обезьяны из грязной латунной тарелки; наслаждался обществом грубых парней с пистолетами и наточенными тесаками на поясе; любовался бескрайними пейзажами Великой Саванны, ее бурными реками и далекими тепуями — словом, упивался всем, что представляло Свободу с большой буквы после многолетнего заключения в придорожном баре в окрестностях унылого города Колорадо.
Четыре столба и навес из пальмовых листьев, две саманные стены, воздвигнутые с юго-восточной стороны — именно оттуда обычно дули ветры, а значит, приходили и дожди; белые облака, которые наперегонки носились по ярко-голубому небу; длинноносые цапли-солдаты, вооруженные бесконечным терпением, восседавшие на хрупких ветвях высоких деревьев, названия которых он никогда не узнает; черные грифы; пальмы мориче, мерно покачивавшие раскидистыми плюмажами…
«Красиво! — снова и снова повторял он про себя. — Такой красоты я в жизни не видел. Не понимаю, как я мог без этого жить!»
Время от времени Король Неба поворачивался, чтобы взглянуть на товарища, и вскоре понял, что с тем происходит.
Глаза его друга горели воодушевлением, лицо было умиротворенным, а губы уже не кривились в вечной — и такой знакомой — гримасе отвращения или тоски.
Вечером, уже вдали от хижины, поскольку Джимми Эйнджел счел неблагоразумным проводить ночь в компании «искателей», смахивавших на беглых каторжников, способных перерезать горло ради нескольких долларов, летчик сел на ствол упавшего дерева около костра и, поколебавшись какое-то время, сказал:
— Ты давай это кончай! Не очень-то поддавайся очарованию здешних красот. Эта земля — как дерзкие и роскошные женщины, которым удается тебя околдовать и в итоге превратить в своего раба. В какой-то момент ты уже не сможешь, как ни пытайся, освободиться от их чар.
— А что в этом плохого?
— Это беда. Никогда не следует становиться ничьим рабом.
— И это говоришь ты, который превратился в раба воздуха? — с иронией спросил Дик Карри. — Ради возможности летать ты оставил свою мать, теперь вот свою жену, ты покинешь даже своих детей, если они у тебя появятся. Для тебя час, проведенный за штурвалом воздушного драндулета, который угрожает рухнуть вниз, в тысячу раз важнее, чем хороший секс. Как ты можешь в таком случае давать советы?
— Вот как раз именно поэтому… — ответил ему друг. — Кому же еще, как не закоренелому грешнику, толковать о грехе? Я действительно раб воздуха, и мне лучше, чем кому-либо другому, известно, какие огорчения это приносит тем, кто меня любит. Вирджиния переживает всякий раз, когда я поднимаюсь в небо, боясь, что он может оказаться последним, и мне не хотелось бы испытывать чувство вины за то, что я познакомил тебя с миром, в котором ты рискуешь увязнуть.
— У меня нет никого вроде Вирджинии, — напомнил ему собеседник. — Меня никто нигде не ждет, поэтому, если окажется, что ты прав и здешние места покорят мое сердце, у меня хотя бы будет любовь. И ты увидишь, что это будет самая большая и чистая любовь, которая может существовать.
— Она тебя съест с потрохами.
— А тебя — нет?
— Наверное, да. Думаю, она и меня в конце концов проглотит.
Годы спустя Джимми Эйнджел будет вспоминать этот разговор, который они вели в объятой сном Великой Саванне, как ясное и грустное предчувствие того, что в итоге все-таки случится.
Он никогда не считал себя особенно наблюдательным, но почему-то, едва увидев, как Дик Карри реагирует на все с первого мгновения, как только ступил на землю дикого Гвианского щита, он понял, что его товарища сразила любовь с первого взгляда, не поддающаяся объяснению.
Дик Карри родился в рабочем районе Детройта, вырос среди смазочных масел, двигателей и запаха бензина, любил пиво, бейсбол, скачки и женщин — и вдруг, приближаясь к тридцати пяти годам, открыл, что на самом деле его душа жаждала свежего воздуха, запаха влажной земли, ночной тишины и бескрайних просторов.
И сейчас Джимми Эйнджел не знал, радоваться ли ему за товарища или огорчаться.
У него еще будет время — и немало — пожалеть о том, что он способствовал зарождению этой безудержной страсти.
А сейчас он лишь смотрел, как его товарищ, растянувшись на земле, изучает небо, усыпанное звездами. Он не нашелся что ответить, когда тот сказал:
— Как-то раз в одном журнале я прочитал, что полинезийцы способны распознать любую звезду. Они знают, в каком месте небосвода она рождается и умирает каждый день года, именно поэтому они и были такими замечательными мореплавателями. Его друг молчал, и Дик Карри поинтересовался:
— А ты знаешь столько о звездах?
— Я тысячу ночей провел под открытым небом и кое-чему научился, но, конечно, знаю не столько, сколько полинезийцы, — признался летчик.
— Разве тебе не стоило бы это знать? — не унимался Дик Карри. — Тогда бы ты никогда не заблудился там, наверху.
— Я старомоден и терпеть не могу летать по ночам. Вечно зависишь от тех, кто неправильно расположит огни, как это случилось в Манагуа. Впрочем, авиация быстро развивается, и с каждым днем все больше городов располагает аэропортами с освещением, поэтому мне, вероятно, не помешал бы ускоренный курс астрономии.
— Какая из них Полярная звезда?
— Вон та… Видишь Большую Медведицу? Направь взгляд выше и немного правее — и увидишь.
