И все же он позволил мотору медленно разогреться (в других условиях он ни за что бы не стал так транжирить топливо), затем сел в кресло, посоветовал пассажиру хорошенько пристегнуться и помолился, чтобы огромные, несоразмерные колеса смогли вырваться из своего вязкого плена.
Прошло почти три минуты, — двигатель был уже готов взорваться, — прежде чем выбившийся из сил «Де Хэвиленд-Джипси Моз» сдвинулся всего на метр. Однако, преодолев этот самый метр, он потащился дальше по раскисшей равнине, набирая скорость, пропахал сотни и сотни метров, стараясь выбраться из грязи, визжа, стеная и сотрясаясь всем телом, и из последних сил, но все же немного приподнялся над морем жухлого мокрого ковыля.
Навстречу им выбежала небольшая пальмовая рощица, и Король Неба исхитрился ее обойти, вильнув влево и при этом рискуя ткнуться крылом в землю.
Почти тут же он вновь выровнял аппарат и мягко потянул на себя штурвал, умоляя мотор показать все, на что он способен. Однако этот старый кусок металла, тысячу раз чиненый-перечиненый и столько же раз ломавшийся, не реагировал: казалось даже, что он плачет маслом, сознавая свое бессилие.
Машина была смертельно больна.
Груда металла агонизировала.
Еще сопротивлялась, но уже практически испустила дух.
Джимми Эйнджел кончиками пальцев почувствовал, как машину покидает жизнь.
— Мне жаль, — бормотал он, словно обращаясь к живому существу. — Я знаю, что ты стараешься… Мне жаль!
Ему хотелось плакать, потому что потерять самолет было все равно что потерять друга, а сейчас многолетний опыт ему подсказывал, что этот отважный и верный самолет уже погиб.
Пропеллер начал бесконтрольно вибрировать.
В лицо пилоту повалил черный густой дым.
Предсмертный хрип самолета вызвал учащенное сердцебиение у Дика Карри.
Еще пять минут.
Потом десять.
В конце концов ось сломалась, пропеллер соскочил, исчезая в вышине, а бездыханное тело отважного «Де Хэвиленда» продолжало лететь без управления где-то больше километра, а затем рухнуло вниз, окончательно завершив свой земной путь.
Тишина.
Только скорбная дробь дождевых капель.
— Ты жив?
— Жив.
— Ранен?
— Вроде нет. А ты?
— У меня болит нога, но как будто ничего серьезного.
— Я по-прежнему считаю, что летать — это кошмарное дело. С меня хватит!
Они вывалились в грязь и с трудом отползли на несколько метров, чтобы уяснить себе ситуацию.
Какая там «ситуация»!
Это была катастрофа.
Груда обломков, которая даже не дымилась, дождь и бескрайняя равнина.
Однако судить о силе характера человека следует не по его поведению в момент триумфа, а по его способности противостоять неудаче.
А это был уж провал так провал.
Самое настоящее крушение.
Все пошло прахом: и мечты, и сбережения, — все ухнуло в грязь, перемешанную с машинным маслом и бензином.
И ни одного свидетеля столь грандиозной трагедии.
Даже ни одной цапли на пустынной равнине.
Ни одного красного ибиса. Ни одного печального грифа.
Ничего.
Друзья забрали оружие, компас, кое-какие вещи и медленно побрели на север.
Насквозь промокшие, они ковыляли опустив головы.
Любой человек, увидев, как эти двое бредут по гвианской Великой Саванне, непременно испытал бы глубокое сочувствие к людям, которых постигло столь огромное несчастье.
Они выбились из сил, согнулись от горя, а главное, совсем пали духом, сознавая, что до дома тысячи километров и что теперь предстоит начинать все сначала.
Все, что у них осталось, — это несколько мятых банкнот, два револьвера, винтовка и одежда, которая была на них надета.
Все прочее — старый биплан, на который они возлагали все свои надежды, — уже исчезло из вида.
Это была долгая ночь под дождем.
На следующий день, дрожа от холода, лихорадки и голода, они достигли берега реки, где им удалось подстрелить утку.
Они побрели по берегу реки, все время на север, и, пройдя несколько километров мимо рычащих порогов, покрытых пеной, вышли к тихому озеру, где обнаружили на берегу груду камней с воткнутым сверху грубым крестом.
Они подошли ближе.
С трудом можно было разобрать лишь имя: Эл Вильямс.
— Боже мой! — проговорил пораженный Король Неба. — Так это, значит, здесь все начиналось?
— Ты его знал?
— Слышал. Мы с тобой в память о нем должны были заняться благотворительностью.
— Это что, друг МакКрэкена?
— Да. Ясно, что он рассказал мне правду. Должно быть, они упали на этих порогах и разбились о камни. Значит, мы двигаемся в противоположном направлении от того места, где находится Священная гора: это ниже по течению, на юге.
— Мы ее отыщем.
Джимми Эйнджел сел рядом с могилой уэльсца и, подняв голову, посмотрел на своего товарища:
— Стало быть, ты не признаешь поражения.
— Никогда!
— Но ведь ты поклялся, что больше не сядешь в самолет.
— Может, я еще передумаю, а кроме того, можно попробовать и пешком.
— Пешком? — удивился пилот. — На меня не рассчитывай. По словам МакКрэкена, они почти неделю взбирались по каменной стене. Неужели ты думаешь, что мы будем влезать на все тепуи Гвианы…
Дик Карри немного подумал, а потом сел рядом и сказал, пожимая плечами:
— Почему бы и нет? Для начала надо выбраться отсюда, ведь МакКрэкену это удалось. Завтра продолжим путь по берегу реки на север, и я уверен, что рано или поздно мы выйдем к Ориноко.
— Только бы это случилось поскорее! — воскликнул его товарищ. — Нога меня просто изводит.
Они шли четыре дня.
Разбитые, оборванные, голодные и босые, но они все же добрались до окраины Пуэрто-Ордаса, рухнули в настоящие кровати в грязном захудалом пансионе и спали трое суток без просыпу.
Через неделю Дик Карри сел перед Джимми Эйнджелом, который потягивал пиво и задумчиво курил, глядя на величественную Ориноко, несущую свои воды в каких-нибудь тридцати метрах от него.
— Я получил ответ на телеграмму, которую посылал Сэму Мередиту, — сказал он. — Он согласен выплатить мне половину последней суммы за бензоколонку, если я соглашусь скостить остаток.
— Но ведь ты рассчитывал на эти деньги, чтобы начать заново в случае неудачи! — возразил его друг.
— Так оно и вышло. Нас постигла неудача, и мы должны начать все сначала. Но не через год, а сейчас.
