Итак, нашими ближайшими друзьями были Хейверинги и де Курси. Иногда, правда, у нас гостили некоторые мамины родственники или кто-то из семейства Лейси, но большую часть времени мы, как и многие другие семьи нашего уровня, являли собой некий изолированный островок в море бедноты. Ничего удивительного, что наша мать была так одинока, ибо она воспринимала всех, кто стоял ниже ее на социальной лестнице, как некую безликую массу. Ничего удивительного, что и я, стоило мне почувствовать хотя бы легкий намек на угрозу со стороны окружающих нас сотен и тысяч бедных людей, порой испытывала страх.
А у городских жителей все было по-другому. Особняк де Курси стоял довольно далеко от проезжей дороги и был окружен елями и высокой стеной, увенчанной красивыми, но весьма опасными, острыми металлическими пиками. Подъехав к воротам, мы с Гарри увидели, что на посыпанной гравием подъездной дорожке уже стоят три кареты, и я, поморщившись, сказала брату:
– Похоже, гости к чаю пожаловали. Ты уж, пожалуйста, не бросай меня на растерзание этим старухам.
Гарри, хихикнув, подал мне руку, и мы поднялись по пологим ступеням крыльца. Наш возница постучал дверным молотком, дверь отворилась, и дворецкий проводил нас по черно-белому мраморному полу в гостиную.
– Миссис МакЭндрю, сэр Гарри Лейси! – распахнув двери, объявил он, и леди де Курси, вскочив, поспешила нам навстречу.
– Беатрис! Гарри! Дорогие мои! – радостно воскликнула она и расцеловала нас в обе щеки. Я была чуть выше ее ростом, и мне пришлось наклониться, чтобы она могла поцеловать меня. Глядя на нее, я всегда думала, что она, пожалуй, слишком молода, чтобы быть подругой нашей матери. Она казалась мне этакой вечной двадцатилетней красоткой, которой в один из лондонских сезонов удалось завоевать всех поклонников, а потом сорвать наибольший куш, выбрав самого лучшего претендента – лорда де Курси. Не имея ни денег, ни знатного происхождения, она исключительно благодаря своей внешности заполучила и мужа, и великолепный дом, и немалое богатство. Даже меня, при всем моем стремлении к выгоде и первенству во всем, леди де Курси порой поражала. Она казалась мне авантюристкой, но в поведении ее никогда не было и намека на авантюризм. Напротив, ее можно было считать образцом любезности и воспитанности. Но в моих глазах она все же была плутовкой, точнее умной обманщицей, поскольку я знала, что она завоевала и богатство, и положение в обществе с помощью всего лишь хорошенького личика и тонкой талии.
Сегодня в гостиной леди де Курси присутствовали представители высшего общества Чичестера. С большинством из них мы были знакомы. Хозяйка подвела меня к группе старых сплетниц, и я склонилась перед ними в реверансе, а затем обменялась рукопожатием с нашим епископом. Гарри тем временем, не сводя глаз с горки печенья на чайном столике, болтал с сыном и невесткой леди де Курси, устроившись, разумеется, поближе к огню.
Пришлось провести в этой гостиной утомительные полчаса, прежде чем правила вежливости позволили нам удалиться, и уже на пороге я, повинуясь внезапному порыву, повернулась к Изабель де Курси и спросила, не угодно ли им будет отобедать у нас. Питер с радостью согласился, его мать, леди де Курси, улыбаясь, дала разрешение, и через десять минут они были уже готовы, и мне охотно простили столь неформальное, импровизированное приглашение, сочтя его проявлением моей молодости и импульсивности.
Селия уже высматривала нас из окна гостиной и сразу выбежала на крыльцо, увидев, что за нами следует вторая карета, с гербом де Курси на дверцах.
– Как это приятно! – воскликнула Селия, как всегда милая и приветливая. Но я заметила, что глаза ее слегка затуманились, и прекрасно поняла почему.
Она провела весь день с Джоном, старательно удерживая его от тяги к спиртному и настраивая на то, что в обед на стол не будут подавать никакого вина. И сейчас, уже одетая к обеду, она ожидала, когда Джон спустится вниз, а мы вернемся домой, однако, к ее ужасу, оказалось, что всем нам предстоит веселое дружеское застолье, а не тихая спокойная трапеза в кругу семьи.
Я оставила молодых супругов де Курси с Селией и быстро поднялась по лестнице в западное крыло, чтобы переодеться. Сегодня я выбрала платье из черной тафты с глубоким прямоугольным вырезом, который подчеркивал длину моей шеи. Я полюбовалась собой в зеркало и осталась весьма собой довольна. Моя яркая внешность и поистине идеальная фигура должны были вызывать соответствующие желания у любого мужчины. И я совершенно точно знала – как знала и то, куда сейчас направляюсь, – что видеть меня столь прелестной и так сильно меня ненавидеть, ненавидеть каждый день и каждую ночь своей жизни, невыносимо мучительно для Джона МакЭндрю. И я понимала, что эта ненависть вскоре окончательно его разрушит.
Он уже миновал ту стадию, когда, разгоряченный выпитым виски, был способен открыто атаковать меня. Он миновал и ту стадию, когда ему стало необходимо выпить, чтобы просто выдержать мое, пусть даже недолгое, присутствие. Теперь же оказалось, что спиртное, служившее ему поддержкой и помогавшее пережить кошмар последних месяцев, больше на него не действует. Теперь он отлично понимал, почему на его прикроватном столике всегда стоит свежая бутылка виски, а на подносе с утренним завтраком – стакан. Он понимал, что все эти бутылки, на которые он натыкался повсюду – в кабинете, в библиотеке, в оружейной комнате, – появляются там отнюдь не случайно, а по моему приказу. И до него постепенно дошло, что теперь у него два врага, объединивших свои усилия: женщина, которую он когда-то любил, и выпивка, от которой он теперь не в силах был отказаться. Он чувствовал, что вот-вот потерпит поражение. Чувствовал, что падает все ниже. Чувствовал, какой невыносимой стала его жизнь, наполненная одними утратами. Ни ребенка, ни жены, ни любимой работы, ни гордости, ни капли любви. Разве что кроткая Селия была по-прежнему добра к нему и стремилась помочь ему выстоять, выдержать те перемены, которые на него обрушились. Но он боялся, что все же не выдержит, что его постигнет очередная неудача.
Я улыбнулась, глядя на свое отражение в зеркале: оттуда на меня смотрела юная женщина, сияющая, как невеста в день собственной свадьбы. Затем я поспешила по лестнице вниз; за мною вился шлейф из легкой тафты.
Страйд уже стоял в холле, поджидая меня.
Я улыбнулась ему, сразу сообразив, в чем дело.
– Я все знаю, – сказала я ему, – но нельзя же, в самом деле, ожидать, что и такие знатные гости, как де Курси, станут за обедом пить лимонад. Подайте, пожалуйста, в гостиную шерри, а в столовую вино. С основным блюдом мы будем пить кларет, а к фруктам, я думаю, лучше подать шампанское. И, разумеется, джентльменам, как обычно, принесите порто.
– А мистеру МакЭндрю наливать? – совершенно бесстрастным тоном спросил Страйд.
Я ничем не показала того, что заметила уже довольно давно: Страйд, а следом за ним и остальные слуги перестали называть моего мужа «доктор Мак-Эндрю». Теперь он до конца жизни будет для них просто «мистер МакЭндрю», и от меня они за это уж точно никаких упреков не услышат.
– Конечно, – сказала я и скользнула мимо Страйда в гостиную.
