– Вы получили все необходимые указания, Брайен, – сказала я совершенно чужим голосом, да еще и словно звучащим откуда-то издалека. – Начинайте ставить ограду.
Сделав полдюжины неуверенных шагов, я села в двуколку, почти ничего не видя перед собой. Взор мне застилали горячие слезы, руки тряслись. Кто-то – скорее всего, Брайен – отвязал от куста вожжи и подал их мне. И мои умелые руки машинально развернули Соррела, двуколка тронулась с места, и в толпе кто-то отчаянным голосом крикнул:
– Не позволяйте ему этого делать! Мисс Беатрис, не позволяйте ему так с нами поступать!
– Ох, да начинайте вы, наконец, работу! – потеряв терпение, с неожиданным отчаянием выкрикнула я. – Огораживание происходит в стране повсеместно. Почему мы в Широком Доле должны поступать иначе? Начинайте работу, Брайен! – И я в раздражении огрела Соррела вожжами. От удивления и обиды он резко взял с места, и мы быстро покатили по извилистой дороге – прочь от этих потрясенных людей, прочь от старого чудесного леса, который скоро срубят, прочь от чудесных округлых холмов, поросших вереском и папоротником, где будет сожжена вся растительность, а земля распахана и выровнена.
И все время, пока я ехала домой, я бесшумно плакала, смахивая текущие по щекам слезы тыльной стороной ладони, затянутой в перчатку, но снова и снова чувствовала, что лицо мое мокро от слез. Я не сумела бы выразить словами, что именно заставляло меня плакать. И действительно, вроде бы ничего особенного не произошло. Общинные земли по моему приказу огородят, невнятно выраженный протест деревенских жителей еще с полгода будут обсуждать в пивных, а потом вовсе забудут. Новая ограда вскоре вольется в пейзаж, порастет зеленым мхом и серым лишайником. Деревенские парочки найдут себе новое дерево, на котором будут вырезать свои имена и сердечки. А дети их уже и знать не будут, что за ближним лесом когда-то были сотни акров общинной земли, где можно было целыми днями гулять, играть в прятки или в войну, жечь костры или устраивать пикники. Они будут знать, что вокруг только поля желтой пшеницы – одно плоское поле за другим, – но играть им там будет запрещено. Однако они, не зная ничего иного, вряд ли станут из-за этого грустить.
Грустить будем мы, те, кто хорошо знал общинные земли. И на следующий день, надевая свое черное шелковое платье, я чувствовала, что настроение у меня действительно траурное. К этому времени ограды уже должны были быть установлены, и теперь люди наверняка приступили к вырубке чудесных старых деревьев и выкорчевке пней. Мне не хотелось туда ехать, не хотелось смотреть, хорошо ли все сделано. Пусть все сперва зайдет так далеко, что никакая моя внезапная слабость уже не сможет остановить безжалостную поступь того безмозглого чудища, которое Гарри с восторгом называет «Наше Будущее!». Не хотелось мне и ездить в деревню – хотя бы какое-то время. Голоса в той толпе звучали скорее печально, а не злобно, да и не могли эти люди, явившиеся на встречу со мной под предводительством дедушки Тайэка, вести себя иначе. Они, как всегда, были вежливы и учтивы. Но когда они увидят, что ограды перекрыли им доступ к старинным тропам, в их душах пробудится гнев. И мне совсем не хотелось столкнуться с проявлением этого гнева.
Но когда после долгого завтрака, за которым я про себя планировала свой день – и он казался мне каким-то на редкость пустым, если я, конечно, не поеду проверять, как там идут дела, – я отправилась в кабинет, то у дверей, выходящих на конюшенный двор, меня уже ждал Джон Брайен.
– А почему вы не на общинных землях? Там что-то случилось? – неприязненным тоном спросила я, открывая дверь кабинета и жестом приглашая его войти.
– Ничего там не случилось! – ответил он с какой-то странной усмешкой.
Я села за стол, оставив его стоять, и спросила:
– Что вы хотите этим сказать?
Услышав в моем голосе грозные нотки, он поспешил объяснить:
– Я то и хочу сказать: там ничего не случилось, потому что люди ничего не желают делать. Они отказались работать. Вчера утром, как только вы уехали, они о чем-то посовещались со старым Тайэком…
– С Джорджем Тайэком?
– Да, с дедушкой Тайэком, и заявили, что теперь хотят устроить перерыв и сходить домой поесть. Ну вот, они ушли, и я ждал, что самое большее через час они вернутся, но ни один так и не появился.
– А потом?
– А потом я отправился их искать, – сказал Брайен, и в голосе его отчетливо прозвучало раздражение. – Но ни в одном из домов мне никто даже не откликнулся. Они то ли на весь день ушли из деревни, то ли просто заперли двери и затаились внутри. Деревня точно вымерла. Ну, просто обитель призраков!
Я кивнула. Это был маленький, пустяковый бунт; долго он продлиться, конечно, не мог. Жителям деревни работа была совершенно необходима, и получить ее они могли только в нашем поместье. Им нужен был доступ к земле, но эта земля была в наших руках. Им нужна была крыша над головой, но все их дома были арендованы у нас. Нечего было и думать, что при таких обстоятельствах этот бунт продлится сколько-нибудь долго. Тем более они всегда считали нас хорошими, великодушными хозяевами. Но именно из-за этого они совершенно позабыли, что в нашей власти использовать земли Широкого Дола так, как это будет угодно нам. Мне бы не хотелось в данном случае применять силу, но я была твердо намерена сделать все, что нужно, для того, чтобы это ограждение было поставлено. И тогда на общинной земле будет расти пшеница.
– А сегодня? – спросила я.
– Сегодня то же самое, – пожал плечами Джон Брайен. – Никто не пришел. И работы никто не попросил. И в домах по-прежнему никто не отвечает. Они просто не будут ставить эту изгородь, миссис МакЭндрю, и все.
Я метнула на него презрительный взгляд и с ледяной вежливостью попросила:
– Не могли бы вы сказать на конюшне, чтобы приготовили мою двуколку и Соррела? Похоже, мне самой придется туда ехать и все улаживать.
Переодевшись в дорожное платье, я вышла во двор и обнаружила, что Джон Брайен ждет меня возле двуколки верхом на вполне приличной кобыле, годящейся даже для знатного джентльмена.
– Следуйте за мной, – сказала я ему тем тоном, который обычно приберегаю для самых нахальных слуг, и быстро выехала со двора.
Я ехала в деревню. Сказка о безмолвных домах, полных призраков, вполне могла сойти для Джона Брайена, но я-то знала: из-за каждой занавески за мной наверняка следит не одна пара глаз. Я остановилась возле каштана на деревенской площади – это был столь же ясный сигнал к началу переговоров, как если бы я размахивала палкой с привязанным к ней белым носовым платком.
Я привязала Соррела к одной из нижних ветвей дерева, снова уселась в повозку и стала ждать. Я ждала, ждала, ждала… Наконец медленно, одна за другой стали открываться двери домов, и мужчины в куртках и безрукавках из овчины стали выходить наружу, покорно сдергивая с головы шапку; за ними последовали жены и дети. Я ждала до тех пор, пока вокруг моей двуколки не собралась изрядная толпа, и лишь тогда заговорила звонким, чистым, холодным голосом.
