– А ее нет, – даже не пытаясь извиниться, сказала Люси. – Она в деревню ушла. И вообще в доме почти никого нет, так что некому у вас камин растопить. Остались только старшие слуги. Все остальные ушли.
Проклятый туман, влажный и холодный, казалось, начал заползать и ко мне в комнату. Я вынырнула из-под одеяла, взяла чашку с горячим шоколадом и с жадностью все выпила, но от этого мне теплее не стало.
– Ушли? – удивилась я. – Все ушли в деревню? Но зачем, Господи помилуй?
– Там похороны, – сказала Люси. Она подошла к гардеробу и вынула мое черное шелковое платье, которое я надевала по утрам, и стопку чистого, только что выглаженного белья.
– Чьи похороны? – спросила я. – Вы что-то загадками говорите, Люси. Положите белье и немедленно расскажите толком, что там случилось. И почему все слуги куда-то ушли, не спросив разрешения?
– Они вряд ли стали бы у вас разрешения спрашивать, – сказала она и послушно положила мое платье в ногах кровати, а белье разложила перед холодным очагом.
– Что это такое вы несете, Люси? – рассердилась я. – Да говорите же, в чем дело!
– А дело в том, что хоронят Беатрис Фосдайк! – заявила Люси. Теперь руки у нее были свободны, и она даже подбоченилась, словно бросая мне вызов. Во всяком случае, ничего уважительного в ее позе не было. Я сидела в постели и выглядела скорее как замерзший ребенок, чем как хозяйка большого поместья.
– Беа Фосдайк вовсе не умерла, – возразила я. – Она убежала в Портсмут.
– Нет, – сказала Люси, и глаза ее блеснули знанием того, чего не знала я. – Она действительно убежала в Портсмут. Да только убежала она навстречу собственному позору. Она думала, что найдет там работу в качестве модистки или продавщицы. Только никаких рекомендаций у нее не было, да она толком и не обучена была ничему такому. В общем, работу она найти не смогла и уже за первую неделю прожила все те деньги, что скопила себе на приданое. Жилье-то там дорогое, а знакомых у нее в городе не было, так что ее и тарелкой супа было угостить некому. Вскоре она совсем прожилась, тогда целых две недели собирала какашки.
– Что значит «какашки»? – спросила я. Я слушала ее рассказ, как страшную волшебную сказку, и противный холодок – да нет, это, конечно же, был просто туман! – все полз и полз у меня по спине. Я плотней закуталась в одеяло, но ледяной палец смертельного страха – а может, просто сквозняк? – коснулся моей шеи.
– А вы разве не знаете? – Люси посмотрела на меня с какой-то почти издевательской усмешкой. – Какашки – это собачье дерьмо. Ну, и человеческое тоже. Его сметают с улиц в сточные канавы, а потом сборщики какашек все это подбирают и продают.
Я с отвращением поставила чашку на прикроватный столик. К горлу подступила тошнота. И я, желая ее подавить, набросилась на Люси:
– Ей-богу, Люси! Что за гадости вы мне рассказываете с утра пораньше! И зачем, скажите на милость, кому-то все это покупать?
– Так продавцы книг этим кожу чистят, которую потом для переплетов используют, – сладким голосом пояснила Люси. И погладила лежавшую возле моей кровати книгу с переплетом из телячьей кожи. – Вы разве не знали, мисс Беатрис, что кожу делают гладкой и приятной на ощупь, втирая в нее человечье и собачье дерьмо? Потом, конечно, они все тщательно соскребают.
Я с отвращением посмотрела сперва на книгу, потом на Люси и сказала:
– Значит, Беатрис Фосдайк стала собирательницей какашек? Что ж, она поступила очень глупо, не вернувшись домой. У нас тут работы, конечно, мало, но даже те деньги, что платят в работном доме, все-таки лучше, чем такой заработок. Нет, она очень глупо поступила!
– Так ведь она на той работе и не удержалась, – сказала Люси. – Когда она ходила по улицам со своим мешком, какой-то джентльмен увидел ее и предложил ей шиллинг. Ну, чтобы она с ним пошла.
Я кивнула, удивленно расширив глаза, но ничего не сказала. Мне по-прежнему было очень холодно. Впрочем, в комнате действительно было холодно и сыро. Туман так и кипел за окнами и, принимая странные, похожие на призраков формы, словно наваливался на оконные рамы, пытаясь проникнуть внутрь.
– Она и пошла с ним, – продолжала Люси. – И со следующим тоже пошла. И еще. А потом отец Беатрис поехал в Портсмут ее искать. И нашел – возле гостиницы, где останавливаются почтовые дилижансы; она там поджидала мужчин, чтобы продать себя. Отец избил ее прямо посреди улицы, все лицо ей расквасил, а сам сел в дилижанс и уехал домой.
Я снова молча кивнула. Проклятый туман, точно огромное серое животное, так и терся о мои окна, и его холодное дыхание совсем заледенило воздух в комнате. Я никак не могла согреться, и мне совсем не хотелось слушать про эту мою тезку, деревенскую Беатрис.
– В общем, Беатрис вернулась в свое жилище и заняла у хозяйки пенни. Сказала, что ей надо веревку купить, чтобы свой дорожный сундучок перевязать. Мол, отец за ней приехал, и теперь она домой собирается и никогда больше свой дом не покинет.
И я, глядя на серый туман за окном, вдруг вспомнила Джайлса и рассказы о том, что его труп после принятого яда выгнулся дугой, как тетива лука; Джайлс ведь тоже убил себя, потому что не хотел идти ни в работный дом, ни в богадельню.
– Она повесилась? – спросила я. Мне хотелось, чтобы Люси поскорее завершила свой рассказ. Хотелось разрушить те кошмарные чары, которыми опутал меня ее певучий, но исполненный затаенной злобы голос.
– Повесилась, – эхом откликнулась Люси. – Сняли ее, конечно, и домой привезли, да только лежать на церковном дворе ей нельзя. Придется ее хоронить за церковной оградой. Рядом с Джайлсом.
– Она поступила очень глупо, – твердо повторила я. – Она могла бы вернуться домой. Никто в Широком Доле не собирает дерьмо. Никто не продает себя за шиллинг чужим мужчинам. Ей следовало вернуться домой.
– Ага, вот только возвращаться она ни за что не хотела! – сказала Люси. И я снова почувствовала укол леденящего страха, с такой странной интонацией она это сказала. – Она бы никогда в Широкий Дол не вернулась. Говорила, что не желает ходить с вами, мисс Беатрис, по одной земле и одним с вами воздухом дышать! Говорила, что лучше умрет, чем станет на вашей земле жить.
У меня перехватило дыхание. Я посмотрела на Люси. Беа Фосдайк, моя ровесница, девушка, которая получила мое имя при крещении в знак благодарности моим родителям. Неужели она до такой степени меня ненавидела?
– Но почему, скажите на милость? – словно не веря, спросила я.
– Беа была девушкой Неда Хантера! – победоносно объявила Люси. – Никто этого не знал, но они были помолвлены и даже кольцами обменялись. И даже имена свои вырезали на том большом дубе, который вы приказали срубить. Когда Беатрис узнала, что Нед в тюрьме от лихорадки помер, то сразу сказала, что больше ни одной ночи на земле Широкого Дола спать не будет. Только теперь ей тут спать вечным сном.
Я снова легла на подушки, дрожа от холода. В комнате стоял пронизывающий холод, и шоколад ничуть меня не согрел, и камин мой некому было растопить. Все были против меня, даже мои собственные слуги! Все ушли, чтобы отдать последние почести какой-то проститутке, которая меня ненавидела!
