Затем мы надолго затихли.
Прошло немало времени, когда мы, наконец, разомкнули объятия, раскатились в разные стороны и стали одеваться. В душе моей царил покой, но все мое тело ныло, а кожа была исцарапана после этих безумных ласк на голой земле. Из седельной сумки я достала ветчину, свежий пшеничный хлеб, пиво для Гарри в каменном кувшине со стеклянной пробкой и широкую ивовую корзинку с клубникой из нашего сада. Мы сидели рядышком, глядя на наши земли, и с волчьим аппетитом поглощали еду. Я была так голодна, словно целую неделю постилась. Гарри сходил к ручью, текущему ниже по склону возле буковой рощи, и принес мне стакан воды. Я молча, с благодарностью напилась. Этот ручей питали родники, поднимавшиеся на поверхность из меловых отложений, благодаря чему вода в нем была очень чистой, холодной, как лед, и очень вкусной, и от нее слегка пахло свежей травой.
Мы уже доели последнюю ягоду клубники, но по-прежнему хранили молчание. Я снова легла на спину и стала смотреть в небо. Гарри после небольшого колебания тоже прилег рядом, потом вдруг приподнялся, опираясь на одну руку, внимательно на меня посмотрел и нежно погладил меня пальцами по щеке. Я улыбнулась, и он принялся накручивать на палец прядь моих разметавшихся по земле рыжевато-каштановых волос.
– Тебе было приятно, – сказал он, и это был отнюдь не вопрос. Он сам увидел и почувствовал мое наслаждение, и я испытала большое облегчение оттого, что мне больше не нужно ему лгать.
– Да, очень, – честно призналась я, перекатываясь на бок и поворачиваясь к нему лицом.
– И тебе не кажется, что это нехорошо, неправильно? – Собственно, зов тела полностью разрушил моральные устои Гарри, но этого ему было мало: ему всегда требовались еще и слова. Даже теперь, весь в поту и смертельно устав от любовных игр, он требовал разговора, объяснений, слов, с помощью которых ему хотелось выразить ту безмолвную магию, что витала вокруг нас.
– Мы оба с тобой настоящие Лейси из Широкого Дола, – просто сказала я, и это было не просто подтверждением того, что я горжусь своим происхождением; это казалось мне единственным разумным объяснением любого из моих поступков, хотя тот, кто когда-то сказал, что я «настоящая Лейси», давно лежал в могиле, а его сын и мой брат лежал сейчас в моих объятиях.
– Да, мы с тобой настоящие Лейси из Широкого Дола, – повторила я, но на лице Гарри ничего не отразилось. Ему явно было мало этих слов; ему были нужны другие слова и более сложные объяснения. Столь простой констатации факта ему было недостаточно. – Кто еще мог бы подойти мне? – спросила я. – И кто мог бы подойти тебе? Здесь, на нашей земле, где всем правим мы сами, нет никого, кто мог бы с нами сравняться. Кто мог бы стать равноправным партнером тебе или мне.
Гарри улыбнулся.
– Ты сейчас гордая, как павлин, Беатрис, – сказал он. – Ты же прекрасно знаешь, что Широкий Дол – самое обыкновенное и довольно небольшое поместье. Есть поместья значительно больше, и принадлежат они куда более древним и знатным семьям.
Я уставилась на него с тем же беспомощным, непонимающим выражением, с каким он сам порой смотрел на меня. Я вглядывалась в его лицо, пытаясь понять, не шутит ли он, но, к моему удивлению, он сказал то, что думал. Он действительно был способен сравнивать Широкий Дол с какими-то другими поместьями, словно мы, Лейси, могли бы жить где-то еще! Словно для нас могло существовать какое-то другое и тоже, на его взгляд, подходящее место!
– Возможно, – сказала я. – Но эти поместья для нас ничего не значат. Здесь, у этой земли, всегда только один хозяин и одна хозяйка, и хозяевами ее могут быть только Лейси из Широкого Дола.
Гарри кивнул.
– О да, звучит неплохо. А о том, что происходит между нами, между тобой и мной, никому знать не полагается. Это наше личное дело. Как ты и сказала: мы – хозяева на своей земле, и это только наше личное дело. Но дома нам все-таки придется вести себя осторожно.
Я изумленно на него посмотрела. Я-то хотела ему объяснить, что случившееся между нами было столь же неизбежно, как неизбежна смена времен года. Что сердце Широкого Дола – это я, а он – его полубог, божество урожая. Что в тот момент, когда я на мельничном дворе распахнула перед ним двери амбара, я и сердце свое ему открыла. Он стал моим в тот момент, когда я поняла, что наша земля подарила ему свой урожай. Мне ничего не стоило взять его; я сделала это так же легко и естественно, как известняковая порода впитывает дождь. Но Гарри ничего этого не понял. Все, что он когда-либо слышал о таких вещах, все, что сейчас могло прийти ему в голову, – это то, что на нашей земле мы с ним можем любить друг друга только тайно. И он был прав. Но даже для того, чтобы иметь возможность хотя бы втайне любить друг друга, потребуется некий план. Впрочем, тот образ, что возник у меня перед глазами – образ бело-голубой бабочки, слетевшей на цветок, – никак не вязался с тем, что было сейчас у Гарри на уме: как нам теперь спрятаться от соседей и как обмануть слуг. Мои же мысли были связаны только с настойчивой потребностью обладать Гарри. А еще я думала о той древней магии, которая привела нас в эту маленькую лощину столь же естественно и легко, как один зимородок находит второго, хотя на всей протяженности реки их всего двое. Ничего не поделаешь, у Гарри было свое, мужское, представление о любви, и ему хотелось создать для этого определенные удобства и ограничения.
– Вот только как устроить, чтобы нам можно было и дома встречаться наедине? – спросил он. – Моя спальня рядом с маминой, и она всегда прислушивается, вернулся ли я к себе и что я делаю. А твоя комната на верхнем этаже, и мне туда без особых причин ходить не полагается. Но мне же нужно будет встречаться с тобой, Беатрис!
– А что ты думаешь насчет западного крыла? – предположила я, как бы размышляя вслух. – Там у нас гостевые комнаты, которыми пользуются крайне редко, а буфетная и маленькая гостиная-столовая, что внизу, и вовсе постоянно закрыты. Почему бы нам с тобой не превратить эту гостиную в свой рабочий кабинет? Мы могли бы решать там всякие вопросы, связанные с поместьем. А в качестве спальни я, кстати, могу использовать и одну из гостевых комнат.
Гарри нахмурился, пытаясь визуально представить себе подобные перемены.
– Ты хочешь переехать в гостевую комнату? – спросил он с сомнением.
– Между прочим, она примыкает к твоей комнате, – пояснила я, усмехаясь. – Там даже дверь когда-то была, только ее потом закрыли и сделали в каждой из комнат по стенному шкафу. Но дверь-то можно и снова открыть, не правда ли? Тогда мы смогли бы видеться в любое время дня и ночи.
Гарри просиял, как ребенок, которому пообещали лакомство.
– Ах, Беатрис, – воскликнул он, – как это было бы хорошо!
– Значит, так мы и поступим, – довольно сухо подвела я итог; мне было жаль, что ощущение творящегося вокруг нас волшебства совершенно меня покинуло. – Я завтра же велю начать там работу, а маме скажу только о том, что мы решили устроить там кабинет для совместного ведения дел, связанных с поместьем.
Гарри кивнул, и тут же на лицо его снова набежала тень.
