Сны – хвала Господу и этой настойке – мне после этого уже не снились. Я спала как дитя, и ни одна черная тень меня не преследовала. Я проспала весь день и всю ночь, а наутро, проснувшись, обнаружила у своей постели доктора МакЭндрю. Но не улыбнулась ему и даже не посмотрела на него. Я лишь сказала тихим голосом:
– Пожалуйста, дайте мне еще поспать.
– Нет, – возразил он, – лучше послушайте, что я вам скажу: вам теперь необходимо повернуться лицом к тому, что вас так пугает. А выспались вы вполне достаточно.
И я все же посмотрела на него, а потом на мою горничную, стоявшую рядом, и на маму в изножии постели. Мне хотелось знать, не сказала ли я во сне чего-нибудь лишнего, опасного для себя, одурманенная лекарственным зельем. А потом я вдруг поняла, что мне это почти безразлично. Глаза молодого врача смотрели на меня с сочувствием и неподдельным интересом, но совсем не так, как должен был бы смотреть человек, только что услышавший тайну, которая пахнет виселицей. И я успокоилась, решив, что он ничего про меня не знает.
– Наверное, вы правы, – сказала я. – Но мне-то лучше судить, что для меня хорошо. Прошу вас, дайте мне снова это лекарство и позвольте как следует выспаться.
Его серо-голубые, очень светлые глаза ласково и одновременно оценивающе смотрели на меня.
– Хорошо, – проявляя врачебную терпимость, согласился он. – Возможно, вы действительно лучше знаете особенности своего организма. Вы можете прямо сейчас принять эту настойку и сразу же заснете. А завтра утром, если вы проспите до самого утра, я к вам снова загляну.
Я молча выпила лекарство, не отвечая больше никому – ни маме, ни горничной, – и стала ждать, когда мной овладеет благословенное забвение. Ибо тот страх уже начинал снова ко мне подкрадываться, и все мое существо, находившееся на грани нервного срыва, чувствовало: Ральф все ближе и ближе к Широкому Долу, он скачет сюда на своем черном коне, и спасти меня может только глубокий, без сновидений сон. Наконец, благодаря лекарству, по телу моему разлилось знакомое чудесное тепло, на меня снизошел мирный, ласковый сон, я расслабленно, с какой-то детской благодарностью улыбнулась врачу, чье лицо уже расплывалось у меня перед глазами. Он был не так уж и хорош собой, и все же было нечто такое в его широком, почти квадратном лице, в его голубых глазах и светлых, цвета песка, волосах, что с ним я чувствовала себя в полной безопасности. Даже услышав сквозь сон его вопрос, обращенный к моей матери: «Как вы думаете, что могло спровоцировать этот нервный срыв?», я ничуть не испугалась.
К тому времени, как я проснулась, ответ на этот вопрос был уже получен, и мне не было нужды выдумывать что-то насчет моих разгулявшихся нервов. Мама была уверена, что я отчасти унаследовала ее болезненную реакцию на кошачью шерсть, а я все время просидела на той подушке, где любил спать избалованный персидский кот Селии – храни, Господь, это благословенное животное. Объяснение звучало настолько убедительно, что никто не стал возражать, хотя у доктора МакЭндрю все же явно имелись кое-какие сомнения. Но моя мать и леди Хейверинг уже все решили, и он спорить не стал. Так что, когда я, наконец, на третий день сошла вниз, никто мне никаких неприятных вопросов не задавал, и все – Гарри, мама и Селия, приехавшая к нам на весь день, – тут же бросились ко мне и стали вокруг меня суетиться, стараясь исполнить любую мою просьбу. Никто и не подумал копнуть чуть глубже принятого единодушно объяснения насчет кошачьей шерсти. Роковое письмо сплетницы из Танбридж-Уэлз было уже всеми забыто. Всеми, кроме меня.
Разумеется, я не могла его забыть, и в течение последующих дней оно меня прямо-таки преследовало. Я помнила почти каждое слово из этого письма. Тенистая дорога в густом лесу; засада, блестяще устроенная с помощью поваленного дерева; возы с зерном и люди, медленно возникающие в зарослях папоротника и по свистку окружающие обоз. Но более всего меня мучил призрак огромного черного коня, на котором ездил предводитель этих разбойников, и два черных пса, следовавшие за своим хозяином по пятам.
Мне не нужно было перечитывать это письмо – его текст и так постоянно звучал у меня в ушах. Я вспоминала его каждый вечер, ложась спать, и каждое утро, стоило мне проснуться и открыть глаза.
Проходили дни, но ни одно слово так и не стерлось из моей памяти. И теперь я все сильней надеялась на то, что этих бандитов все же поймают и тогда уже палач завершит ту давнюю историю с Ральфом, которую мне самой завершить так и не удалось.
Столь крупное ограбление должно было пробудить ответную реакцию властей. Магистраты должны были объявить вожака банды в розыск и непременно поймать его. Ничего, думала я, достаточно объявить большое вознаграждение, и кто-нибудь из его сторонников не выдержит; а длительные допросы и тайные пытки сломят волю тех, кто будет упорствовать. И вскоре он сам предстанет перед судом, ему вынесут смертный приговор и повесят. И снова началась изнурительная игра в ожидание, и каждый день я жадно просматривала газеты, ища в них новостей.
Ничего. Лишь однажды появилась крошечная заметка о том, что мистер Вулер увеличил размер обещанного вознаграждения и расследование продолжается. Потом сообщили, что полдюжины крестьян, подозреваемых в причастности к этой банде, привезли в Лондон, а еще трое подозреваемых были повешены. Все это время шли приготовления к свадьбе, и я старалась внешне оставаться спокойной, но мои старые страхи – боязнь темноты, топота копыт, звона цепей, лязга стальной пружины – вновь ко мне вернулись. Впрочем, теперь у меня имелось оружие против ночных кошмаров – спасибо нашему внимательному и осторожному доктору МакЭндрю. В темной глубине своего шкафа я прятала маленькую бутылочку с настойкой опия, и каждую ночь перед сном две или три чудесные капельки проскальзывали в мое горло, даря мне золотистую дымку покоя.
Собственно, первую бутылочку с настойкой дал мне сам доктор МакЭндрю, наш замечательный, умный, проницательный, светловолосый и светлобровый доктор. Но, увы, волшебное средство скоро кончилось, тогда как потребности мои возросли, и я попросила его дать мне вторую бутылочку. Он с некоторой тревогой на меня глянул, неодобрительно поморщился и сказал со своим мягким северным акцентом:
– Нет, мисс Лейси, на это я никак не могу согласиться. Возможно, теперь среди молодых дам стало даже модным каждую ночь принимать нечто подобное, но и вы, и все прочие молодые дамы забываете, что это отнюдь не стакан горячего молока с медом, выпитый на ночь, а лекарство, причем лекарство, в основе которого опасный наркотик. Это сильнодействующее средство, мисс Лейси; и к нему может возникнуть привыкание. Вам ведь не придет в голову каждый вечер в течение недели выпивать стакан бренди? Однако вы готовы выпить за неделю целый пузырек настойки опия. Вы должны понять: я дал его вам в момент сильного нервного истощения, дабы вас успокоить. Это всего лишь временное средство. Его нельзя принимать постоянно. Вы обладаете сильным и прямым характером, мисс Лейси, и, на мой взгляд, ваша нервная система вполне восстановилась; теперь вы сами должны найти способ, чтобы разрешить ваши сомнения и опасения или попросту их уничтожить. А бежать от решения этой проблемы с помощью опия не годится.
