Рождение этой девочки означало крушение всех моих планов, и пока что я не находила в себе сил, чтобы справиться с жестоким разочарованием. Я так долго ждала этого разрешения от бремени, я вытерпела столько мук, совершила столько физических усилий и в итоге произвела на свет никому не нужную девочку – да, пилюля оказалась слишком горькой, чтобы я сразу сумела ее проглотить. В своих неясных полуснах я со странным ощущением утраты горевала по своему так и не рожденному сыну, по тому сыну, которого давно уже с гордостью и нежностью представляла себе. А во время своих полупробуждений я с горечью и смятением мысленно обращалась не к Гарри, а к Ральфу и думала: «Теперь и я понесла жестокую утрату, так что не один ты пострадал из-за Широкого Дола. И в этой борьбе ты потерял ноги, а я – сына». В этих мысленных разговорах с Ральфом я обретала некое утешение – ведь только он один способен был бы понять ту душевную боль, которая меня теперь терзала.
Но потом в мои полусны являлся некий ужасный всадник на огромном черном жеребце, и я с криком садилась в постели, не успевая толком проснуться.
На этот раз, когда я снова проснулась от собственного крика, уже наступило солнечное утро. Из-за закрытой двери доносились звуки и запахи готовящегося завтрака, и мне вдруг страшно захотелось съесть горячий круассан и выпить крепкого черного кофе, который, я надеялась, принесут мне мадам или Селия. У меня болело все тело, а внизу живота было такое ощущение, словно меня туда ударил копытом жеребец, и я чувствовала себя такой же усталой, как после целого дня охоты. Но живот мой опять стал плоским, хотя и выглядел белым и дряблым, как молочный пудинг. Ничего, я постараюсь как можно быстрее от этого избавиться! – подумала я и, задрав ночную сорочку, осмотрела свои бедра и колени, которые несколько месяцев кряду скрывались от меня за вздымавшимся горой животом. Затем я самым искренним образом поблагодарила наших древних богов за то, что мой пупок вновь стал прежним, лишь чуть-чуть выступающим, и больше не торчит, похожий на вход в кротовую нору, как в последние месяцы беременности.
Окутанная приятным настроением в связи с возвращением к прежней форме, я приветливо улыбнулась вошедшей Селии, которая принесла мне поднос с завтраком. Кто-то нарвал мне в саду букетик белых фиалок; их прохладный влажный аромат вызвал в моем сердце пронзительную тоску, напомнив о лесах Широкого Дола, где у корней деревьев были россыпи таких фиалок, белых и голубых, похожие на маленькие чистые озерца. Вместе с ароматом фиалок комнату наполнил также чудесный запах крепкого кофе, который всегда варила мадам, и на подносе были и золотистые круассаны, и мягкое несоленое масло. В общем, я была так голодна, словно целый год постилась.
– Замечательно! – воскликнула я и, поставив поднос на колени, налила в чашку черный как деготь кофе и набросилась на круассаны. Только когда я отполировала тарелку, облизав указательный палец и подобрав с его помощью каждую хрустящую крошечку, я, наконец, обратила внимание на то, какой бледной и усталой выглядит Селия.
– Ты нездорова? – с некоторым удивлением спросила я.
– Я просто устала, – тихо ответила она, но в ее голосе чувствовалась некая еще не знакомая мне, скрытая сила. – Малышка всю ночь плакала. Она голодная, но не берет ни пустышку, ни соску. И козье молоко пить не желает. А у той кормилицы, которую нам обещали, внезапно пропало молоко. Мадам сегодня с самого утра пытается найти другую кормилицу. Но девочка, боюсь, ждать не может: ребенок должен кушать вовремя.
Я откинулась на подушки, глядя на Селию из-под длинных ресниц с непроницаемым выражением лица.
– По-моему, тебе следовало бы самой ее покормить, – ровным тоном сказала Селия. – И делать это, пока мы не найдем кормилицу. Извини, но, боюсь, у тебя просто нет выбора.
– Но я надеялась, что мне не придется этого делать. – Я старательно притворялась, будто колеблюсь, испытывая на прочность эту новую, странно решительную Селию. – Я полагала, что ради самой девочки и ради всех нас мне лучше пореже видеть ее, особенно в первые дни, пока я еще весьма слаба и пребываю в несколько расстроенных чувствах. – Я позволила своему голосу чуть дрогнуть и впилась взглядом с Селию, ожидая ее ответной реакции.
– Ах, Беатрис, мне так жаль, что я заговорила об этом, – смутилась она. – Я была не права, думая только о малышке. Конечно же, я тебя понимаю; я понимаю, что тебе лучше не видеть ее, пока ты немного не привыкнешь… к тому, о чем мы договорились. Я просто не выдержала ее плача, и моя тревога за нее оказалась сильнее другой, более глубокой, тревоги за тебя. Пожалуйста, дорогая, прости меня!
Я кивнула, ласково ей улыбнулась и слабым движением руки попросила ее забрать поднос. А потом сползла пониже и устроилась на подушке со вздохом полного удовлетворения, который Селия приняла за вздох усталости.
– Да-да, я сейчас ухожу, и ты немного отдохнешь, – сказала она. – А за малышку можешь не опасаться. Я придумаю какой-нибудь способ, чтобы ее покормить. – Я кивнула. Да уж наверняка она это сделает! Вот если бы это был мальчик – мой сын, о котором я столько мечтала! – я бы никогда не позволила какой-то бедной французской крестьянке кормить его своим молоком и касаться его своими грязными руками. А эта девочка пусть выживает, как сумеет. В конце концов, сотни младенцев прекрасно растут на болтушке из муки и воды; вот и это отродье, наделенное неправильным полом, пусть так растет. Правда, сотни младенцев от подобной диеты попросту умирают, но такой исход во многих отношениях был бы, возможно, наилучшим для крикливой девчонки. Заставить Селию всю жизнь хранить тайну – задача достаточно сложная, она потребует от меня использования всех моих способностей и всей моей доброжелательности. Я не пожалела бы никаких усилий, чтобы увидеть моего сына в роли наследника Широкого Дола, но отдавать все свои силы ради какой-то жалкой девчонки, которая в лучшем случае займет одно из второстепенных мест, – нет, эта цена слишком высока, и никакой выгоды мне подобное самопожертвование не принесет. Дочка была мне совершенно ни к чему; девочки вообще никому не нужны. Разочарование было столь велико, что я закрыла глаза и постаралась снова уснуть.
Когда я проснулась, моя подушка была мокра от слез; по-моему, мне ничего не снилось, но, тем не менее, слезы так и лились у меня из глаз. Вот и сейчас, едва я ощутила под щекой влажное полотно, как к глазам моим вновь подступили слезы. Широкий Дол был так далеко, а я находилась в этой жарко натопленной комнате, в чужом городе, и между мной и родным домой лежало бескрайнее море с серыми волнами. Да, Широкий Дол был столь же далек от меня сейчас, как и моя заветная цель владеть им. Стремление к этой цели преследовало меня даже во сне, словно я ищу Священный Грааль, который никак не могу найти, и, возможно, потрачу на эти поиски всю жизнь, так и не обретя желаемого. Я слегка повернула голову, удобнее улеглась на подушке и прошептала одно лишь печальное слово – имя того, кто мог бы завоевать для меня Широкий Дол: Ральф.
И опять заснула.
Когда наступило время обедать, Селия принесла мне целую груду изысканных яств: артишоки, грудку цыпленка, овощное рагу, сладкие пирожки, бисквит, пропитанный вином и залитый взбитыми сливками, сыр. Я попробовала все и ела с таким отменным аппетитом, словно целый день ходила по полям Широкого Дола. Селия выждала, когда я покончу с обедом, а затем нала мне стакан ратафии. Я удивленно подняла брови, но все же сделала глоток, а она пояснила:
