С мнением доктора МакЭндрю в доме считались. В наше отсутствие он, можно сказать, стал для моей матери и другом, и конфидентом, и она, как я подозревала, немало порассказала ему и о себе, и о своем замужестве, и о своем слабом здоровье. А также, по-моему, поведала ему и о тех проблемах, с которыми столкнулась, воспитывая меня, и мне совсем не нравился тот блеск, который я иногда замечала в глазах доктора, когда он смотрел на меня. Вообще-то, смотрел он на меня так, словно ему очень нравится то, что он перед собой видит, однако он надеется, что я смогу еще чем-то его удивить. Я просто понять не могла, чего именно он от меня ждет. А тут еще и мама стала как-то чересчур внимательно за нами наблюдать…
Наша с ним первая встреча после того, как мы с Селией вернулись из Франции, прошла весьма неловко. Я наливала чай у мамы в гостиной, а доктор МакЭндрю, как обычно, явился, чтобы осмотреть Джулию, и весьма ловко затеял со мной светский разговор. Он обладал великолепными манерами и мастерски делал вид, что не замечает, как я вспыхнула, стоило ему войти в комнату.
– Вы выглядите так, словно Франция весьма пошла вам на пользу, мисс Лейси, – сказал он, целуя мне руку. Мама остро на нас глянула, а я тут же отняла у него свою руку и села рядом с чайником.
– Вы правы, – спокойно подтвердила я, – Франция действительно пошла мне на пользу, но я очень рада, что вернулась домой.
Я разлила всем чай и недрогнувшей рукой передала ему чашку. Одних только нежных улыбок доктора МакЭндрю было маловато, чтобы заставить мои руки дрожать.
– А я, пока вас не было, сделал одно весьма удачное приобретение, – сказал он, стараясь завязать беседу. – Мне привезли из-за границы новую лошадь, чистокровного арабского скакуна под седло. Не хотите на него взглянуть? Мне было бы интересно узнать ваше мнение.
– Вы купили «араба»? – удивилась я. – Боюсь, тут мы с вами во вкусах не сойдемся. Я предпочитаю английские породы, они лучше подходят для нашего климата и нашей местности. И потом, я ни разу не видела, чтобы у чистокровного «араба» хватило сил на целый день охоты.
Доктор рассмеялся.
– Ну, тут я готов с вами поспорить. Давайте заключим пари: я готов поставить своего Сиферна против любого гунтера из вашей конюшни. Скачки проведем и на относительно ровной дороге, и на пересеченной местности.
– Ах, скачки!.. – пренебрежительно бросила я. – Нет, на такое пари я не согласна. Я прекрасно знаю, как хороши «арабы» в непродолжительных скачках, а вот в трудных и далеких поездках им вечно сил не хватает.
– Я уже поездил на Сиферне по вызовам – целый день мотался туда-сюда, однако он даже к вечеру был готов перейти на галоп, – сказал доктор. – По-моему, мисс Лейси, вам будет очень трудно к нему придраться.
Я рассмеялась.
– Мой папа всегда говорил: пустая трата времени – втолковывать что-то человеку, который продает землю или купил коня, так что я не стану даже пытаться вас разубедить. Позвольте мне взглянуть на него на исходе первой зимы; возможно, тогда мы с вами и придем к какому-то соглашению. Точнее, вы со мной согласитесь после того, как выложите своему поставщику кормов кругленькую сумму и убедитесь, что ваш жеребец слишком породист, чтобы есть что-то еще кроме овса.
Молодой врач улыбнулся; его голубые глаза доброжелательно и прямо смотрели на меня.
– Разумеется, вы правы, и я наверняка потрачу на него целое состояние, – легко согласился он. – Но, по-моему, следует гордиться тем, что ты терпишь такие убытки ради прекрасного животного. И потом, я готов скорей тратить деньги на овес, чем на пополнение своей кухонной кладовой или погреба.
– А вот тут я с вами согласна, – улыбнулась я. – Лошади, наверное, самое важное в любом хозяйстве. – И я стала рассказывать ему о лошадях, которых видела во Франции, – жалких и несчастных городских клячах и сильных великолепных конях знатных людей. Потом он снова заговорил о своем драгоценном Сиферне, и мы принялись обсуждать экстерьер лошадей и методы их разведении, но тут в гостиную вошли Гарри и Селия, а за ними няня с Джулией, и всякой разумной беседе сразу пришел конец. Разговор переключился на девочку, которая в тот день как раз научилась хватать себя за большие пальцы на ногах.
На прощанье доктор МакЭндрю, крепко сжимая в своих уверенных руках врача кончики моих пальцев, сказал мне:
– Итак, когда же состоится наш с вами поединок, мисс Лейси? Мы с Сиферном всегда готовы. А вы? Место, расстояние и протяженность скачек по вашему выбору.
– Поединок? – переспросила я и рассмеялась. Гарри, услышав наш разговор, поднял голову – он, склонившись над колыбелью, развлекал Джулию тем, что качал перед нею свои карманные часы.
– По-моему, ты можешь проиграть, Беатрис, – предупредил он меня. – Я уже видел коня доктора МакЭндрю. Весьма впечатляющее зрелище. Он отнюдь не из числа тех утонченных арабских скакунов, которых тебе доводилось видеть.
– Ничего, я готова попытать счастья. Наш Тобермори обойдет любого «араба», – сказала я. Тобермори был лучшим гунтером на нашей конюшне.
– Что ж, я, пожалуй, поставлю на тебя! – с энтузиазмом воскликнул Гарри. – Пятьдесят крон, сэр?
– Ого! А если сто? – предложил доктор МакЭндрю, и все тут же принялись делать ставки. Селия предложила свое жемчужное ожерелье против моих жемчужных сережек; мама пообещала в случае моей победы заказать мне в кабинет новый книжный шкаф. А Гарри сказал, что я могу заказать себе любую новую амазонку, если сумею защитить честь конюшни Широкого Дола. В ответ я заявила, что куплю ему охотничий хлыст с серебряной ручкой, если не сумею этого сделать. Все это время доктор МакЭндрю смотрел прямо на меня, и я, глядя в его голубые, обрамленные светлыми пушистыми ресницами глаза, спросила:
– А мы-то с вами на что будем пари держать?
В комнате сразу стало тихо; мама с любопытством смотрела на нас, и на лице ее блуждал призрак улыбки.
– Штраф назовет победитель, – мгновенно ответил доктор, словно давно уже все обдумал. – Если победа будет за мной, я потребую от вас некий приз. А вы, мисс Лейси, в случае победы сможете потребовать любой приз от меня.
– Открытое пари – вещь опасная, особенно для проигравшего, – сказала я, едва сдерживая смех.
– Тогда вам лучше выиграть, – сказал он и ушел.
Грядущие скачки подействовали на Гарри двояко. Во-первых, он снова все свое внимание сосредоточил на мне, и мы с ним провели счастливое утро в моем кабинете, планируя возможный маршрут этих скачек по расстеленной на столе карте Широкого Дола, которую только что для меня изготовили. А во-вторых, и это было еще лучше, Гарри, наконец, заставил себя расстаться с Селией и ребенком, и мы с ним верхом отправились проверять маршрут скачек и состояние троп на склонах холмов. Это была наша первая совместная поездка после моего возвращения, и я сознательно выбрала кружной путь, чтобы проехать мимо той ложбины в холмах, где мы впервые занимались любовью.
День был чудесный, жаркий уже с утра и обещавший стать еще жарче; пахло скошенным сеном; на верхних полях готовились к сенокосу, и нас окутывал густой аромат трав и цветов. В траве пестрели полевые цветы на высоких стеблях – красные маки, синий шпорник и белые с золотистой сердцевинкой ромашки. Я подцепила кнутовищем горсть сжатой травы и с наслаждением стала ее нюхать. Мне прямо-таки хотелось стать лошадью и съесть эту чудесную траву. Ее запах был таким аппетитным, не хуже чая или табака высшего качества. Я сунула за ленту шляпы несколько маков, хоть и понимала, что к полудню они уже завянут. Маки, как и удовольствие, крайне недолговечны, но это не значит, что от того и другого стоит отказываться. Моя амазонка в этом году была из темно-красной материи, и алые маки, яркие, как пламя в кузнечном горне, на ее приглушенном фоне смотрелись, на мой взгляд, просто чудесно. Но если бы мама увидела на мне эти два оттенка красного цвета, столь свирепо противоречащие друг другу, она бы наверняка сказала со снисходительной улыбкой: «У Беатрис совершенно нет чувства цвета». И наверняка бы ошиблась. Я обладала великолепным чувством цвета, особенно в том, что касалось цветов Широкого Дола, где ни одно сочетание естественных оттенков не могло показаться мне неправильным.
