– Полночь – это совсем не рано для большинства людей.
– Не могу быстро заснуть после закрытия. – Он протиснулся в комнату. – Слишком много адреналина. Поэтому мне в голову пришла одна светлая мысль.
«Ооо, хочет использовать адреналин!» – Она быстро сжала кулаки.
– Я не выход для вашего адреналина, – прошипела она.
«Что с ней не так?» – Он остановился и уставился на нее.
– Неужели все, о чем ты думаешь, когда я рядом, это то, что я брошу тебя на кровать и займусь с тобой сексом?
У нее в глазах появилась красная пелена. «Да черт его побери. Боже, этот человек – настоящее чудовище!»
– И ты будешь считать меня грубым, если скажу, что не нахожу в этом ничего плохого и буду очень рад помочь, – пояснил он и поиграл мускулами. – Не думаю, что должен уверять тебя, будто это совершенно взаимно и все такое.
Она молча открывала и закрывала рот, задыхаясь: «Абсолютно, совершенно, возмутительно грубый! Маньяк! Да!»
– Вы подали в суд на моего отца!
И на нее, но ее имя было всего лишь напечатано мелким шрифтом. Она чертовски хорошо запомнила это.
– Вижу, как неловко тебе из-за того, что происходит с твоим телом, когда я рядом. И знаю, что мне не следует говорить об этом.
Пока возмущение душило ее, он наклонился ближе, двигаясь с грацией хищника. От его близости ее тело охватила волна бурного возбуждения. Ей следовало бы испугаться последствий такой близости. Но она не боялась, несмотря на то что едва знала его и что он только что вторгся в ее комнату, в полночь, а на ней всего два скудных клочка ткани. Видно, ему каким-то образом удалось устроить у нее в мозгу короткое замыкание…
– Могу я тебя поцеловать? – Низкий тембр его голоса, как у довольного мурлыкающего кота, мурашками проскользнул по ее спине. – Ты ведь не воспримешь как отказ мои слова? Можно я скажу, почему на самом деле пришел сюда? Это не значит, что твоя одержимость мной не находит отклика с моей стороны.
Жаль, что нельзя дать ему пощечину и сбить самодовольное выражение с его лица! Ведь у нее еще есть надежда убедить его отказаться от иска.
– Я бы никогда в жизни не стала крутить роман с шеф-поваром элитного ресторана. Мама предупреждала меня о таких мужчинах, как вы.
Он мгновенно нахмурился и занял оборону.
– Да? И какие же бесценные выводы относительно моего характера она сделала, если исходила из своего жизненного опыта с твоим чертовым отцом?
– Что все вы высокомерны, живете эмоциями, а ваша работа для вас божество, которому, как вы считаете, должны поклоняться все. Неужели это не о вас?
Он нахмурился еще больше.
– И что в этом плохого? Ты поклоняешься тому же божеству. Пишешь кулинарные книги! Именно я и должен быть пределом твоих мечтаний! Да и ведешь ты себя соответствующе!
Ох, как же ей хочется убить его! Она фыркнула. Громко. И сморщила носик.
– В следующий раз, когда вы придете после двенадцати часов работы на вашей сумасшедшей раскаленной кухне, то, возможно, захотите принять душ до того, как окажетесь так близко ко мне и начнете рассказывать, что вы и есть моя сбывающаяся мечта.
Габриэль отшатнулся от неожиданности. Нельзя было утверждать, что он покраснел, – ведь было темно, – но он снова потер рукой свою трехдневную щетину, и Джоли показалось, что он смутился.
– Хорошая мысль, – сказал он, помолчав. – Спасибо.
Он повернулся, направился прямиком в ее душ и запер за собой белую дверь, на которую Джоли теперь смотрела в изумлении. По другую сторону двери побежала вода.
Он запер дверь.
Значит, не только полагал, что она может пойти за ним, но и решил удержать ее снаружи, если бы она вдруг захотела войти.
Это так ее рассердило, что она почти уже решила не одеваться, но передумала. Возможно, продолжать гордо расхаживать почти голой, когда он выйдет из душа, не лучший в мире способ заставить его уважать себя. Или самой удержаться от секса с шеф-поваром.
Добиваться от мужчины уважения вместо того, чтобы упиваться его звериными инстинктами, – до чего же это горький, трудный, неблагодарный путь!
Как правило, душ был одним из основных этапов на пути Габриэля к расслаблению после того, как он поздно вечером покидал ресторан. Сначала он медленно шел по тихим, напоенным ароматом жасмина улицам к своему дому, затем тяжело поднимался по лестнице в свою квартиру, зная, что скоро смоет с себя усталость. Принимал душ, потом смотрел какое-нибудь бессмысленное ночное шоу или путешествовал по просторам Интернета, пока наконец не наступало полное расслабление. Тогда можно было позволить себе впервые за тринадцать часов поесть и рухнуть в кровать.
Сейчас же он знал, что Джоли Манон находится за дверью и на ней надета лишь маленькая белая кофточка и мальчишечьи шорты. Горячая вода струилась по его телу.
Было тяжело выдержать, не поддаться искушению. Кровь в его жилах бежала даже быстрее, чем во время работы в кухне, когда пятьдесят одинаковых заказов поступают одновременно, но нет и половины нужного количества подготовленных тарелок.
Даже тяжелее, чем услышать, что в ресторане сидит критик «Мишлен». Это было в тот год, когда Габриэль получил третью звезду, – второй раз в жизни он получил третью звезду, и эту уже никто не сможет у него украсть.
И почти так же тяжело, как увидеть эту putain de livre de cuisine
[37]
с именем ПЬЕР МАНОН над Розой Габриэля.
Теплая вода струилась по плечам. Он наслаждался тем, насколько более соблазнительным было его волнение сейчас, чем когда бы то ни было. Putain, но ему нравилось поддразнивать Джоли и смотреть, как она дрожит в праведном гневе. Интересно, что она сделает?
Что она вообще там может делать? Вызывать полицию? Исчезнуть в ночи, пока у нее еще есть шанс? Ждать его в сексуальной позе на кровати, приподняв бедра?
Он нагнул голову, чтобы поместиться под душем, и его рука почувствовала щетину на лице.
Хм.
– Джоли! – позвал он через дверь.
Ответа не последовало. Если она решила исчезнуть в ночи, то он насладится погоней за ней, чтобы спасти ее. Он едва ли мог позволить женщине одной ходить по улице в наряде, состоящем из топа и смешных шортиков.
Ее розовая trousse de toilette
[38]
лежала на краю раковины. Он протянул руку и вынул нераспечатанную пачку розовых одноразовых бритв. Не каждому мужчине хватит сноровки побриться одноразовой женской бритвой, но у Габриэля был девятнадцатилетний опыт работы в лучших кухнях мира, и его руки могли сделать все, чего бы он ни захотел.
