Фокусник начал корчиться, словно от боли, и медленно растворяться в воздухе. Сначала исчезло его лицо, потом — руки, черная накидка и котелок, и только в последнюю очередь — тросточка. Она долго еще крутилась в воздухе, словно собиралась кого-то взгреть за все их прегрешения.
Катарина вздрогнула. «Действительно, — оглушила ее мысль, — если бы не ваза с цветами, не зашел бы в дом Сухарто». Она не могла представить, что было бы тогда с ней.
К вечеру они причалили к берегу. Перевозчики подтянули лодку в расщелину между камнями, показали знаком, что это и есть пункт назначения, и так же молча отчалили.
— Здесь такая тишина… — к Катарине вновь подбиралось чувство страха.
— Не бойся, здесь никого нет! Нам придется пройти пешком до ближайшей деревни, — Сухарто дотронулся до ее локтя, словно спрашивая разрешения подхватить под руку. Катарина не сопротивлялась. У нее не было выбора — усталость не проходила, напротив, копилась, в ее теле. Так что без поддержки своего спутника она навряд ли смогла бы идти пешком одна.
Песчаный берег закончился, и начался заросший древними деревьями лес. Но идти было не трудно — хорошо утоптанная тропа служила, наверное, людям уже не один век. Она вилась змейкой среди величественных деревьев с широкими раскидистыми ветками, между мощных стволов с толстыми, поднимающимися над землей, корнями. А совсем скоро тропа вышла на открытую местность. Небольшие холмы, заросшие густой травой, постепенно «лысели», покрывались мелкими камнями. Видимо, недалеко отсюда начинались горы.
Полная луна светила своим круглым диском как по заказу. Будто ее попросил волшебник помочь двоим беглецам.
— Ну вот, кажется, почти дошли, — сказал Сухарто. — Видишь, вон там, в небольшой низине…
Когда они подошли к какому-то деревенскому дому, у нее снова начали склеиваться веки. Остаток ночи прошел в забытье. Запомнила она всего один момент. Когда уронила себя на легкую бамбуковую подстилку вроде коврика и уже проваливалась в тот самый липкий сон, который не успела доглядеть, Сухарто наклонился над ней и положил под голову что-то мягкое, а сверху укрыл плотной домотканной накидкой.
Утро наступило. И это казалось особенно удивительным. Было бы не так странно, если бы эта тяжелая чернота продолжалась до бесконечности — Катарина к ней уже привыкла. Утро заявило о себе петушиным криком и птичьими трелями, лаем собак и голосами людей, которые, правда, невозможно было понять. Она открыла глаза и увидела старуху. Та сидела на циновке в двух шагах от европейской гостьи и толкла в ступе какие-то коренья или семена, от которых исходил душистый аромат, возбуждающий аппетит. По лицу, испещренному морщинами, старухе можно было дать лет восемьдесят, не меньше, но она оставалась стройной и энергичной — легкими движениями продолжала свою работу, лишь на мгновение бросив взгляд на гостью. Старуха что-то жевала, и, видимо, долго, потому что когда она выплюнула жвачку изо рта и улыбнулась Катарине, та не могла скрыть удивления: рот хозяйки был словно выкрашен темно-оранжевой краской.
— Проснулась? Сейчас будем завтракать, — в хижину зашел Сухарто.
— А что это с ней? — незаметным кивком указала она на старуху.
— Не удивляйся, это местные привычки — жевать бетель
[171]
… Да он слабый совсем!
Старуха закончила растирать пряности и встала с циновки. И Катарине бросилось в глаза необычное одеяние хозяйки дома: нечто вроде юбки на ней было, как и у тех женщин, которых она видела на Яве, примерно такой же саронг, но вот кофта или подобие ее в виде шарфа напрочь отсутствовала. Обвислые полу-высохшие груди смотрелись совершенно непривлекательно, но старуха, казалось, этого не замечала. Она легкой походкой прошла мимо Катарины к выходу, видимо, на кухню.
— Сухарто, а где мы сейчас? Не у тебя дома?
— Вообще-то, остров, да — мой родной Бали, но до дома еще далеко, я живу на юге. А мы с тобой сейчас в деревне, у коренных жителей бали-ага
[172]
. Не удивляйся их поведению, они создали вокруг себя замкнутый мир и с опаской пускают в него других людей.
— У них такая религия? — спросила Катарина, подумав о том, что старуха со своей открытой грудью сильно отличается от мусульманских женщин, которых видела она на Яве.
— Здесь, на Бали, живут в основном индусы, — заметил Сухарто. — Когда на Яве свергли династию Мадшапахита, местным жителям не оставалось выбора, как только принять другую веру — ислам. Ну, а истинные индусы бежали сюда, на Бали.
— А бали-ага?
— Они и этой веры не приняли, у них свои духи
[173]
…
В комнату заглянула старуха и что-то сказала Сухарто.
— Пойдем, Катарина, — прервал он свой рассказ, — нас приглашают на завтрак.
Во дворе, под навесом, горел очаг, отдаленно напоминающий печку. Старуха сняла с огня казанчик с кипящей похлебкой и разлила ее в небольшие глиняные чашки. Бульон испускал тот самый аромат специй, что был и в комнате. На столе уже лежали на пальмовых листьях, служивших тарелками, брикетики теплого риса и соевого фермента, горки тушеных овощей, посыпанных жареным арахисом и тертым имбирем. Из другой пристройки к дому вышли две совсем юных девушки, одетые только в саронги, с открытой грудью. Они сложили руки лодочкой для приветствия и поставили на стол плоды кокоса, похожие на темно-желтые глиняные горшки, с уже отсеченными верхушками.
Завтрак ей понравился, еда была свежей и совершенно не жирной. «Может, такая древняя бабуля потому и полна энергии, что не ест мяса?» — подумала Катарина.
Девушки отошли от стола и уселись на бамбуковых ковриках на веранде, где стояли корзины с фруктами. Одна из них взяла нож и начала чистить крупный плод манго.
— Как она странно держит нож! — заметила Катарина.
— Да, балийские женщины чистят овощи и фрукты совсем не так, как вы, — заметил Сухарто. — Европейки делают движения к себе, а наши — от себя.
— Да так же совсем неудобно!
— Кто как привык… Видимо, у наших женщин не принято лезвие ножа направлять на себя… Это же опасно.
— Сухарто, а кто тебе эти люди? Родственники?
— Нет, это бабушка моего друга, он живет недалеко от меня, в Бадунге… Кстати, Катарина, а не хочешь узнать о своем будущем у духов бали-ага? Бабушка Нирмала
[174]
с ними общается!
