— За драгоценностями?
— Да.
Они замолчали, и слышен был только шум океана за бортом, где острый нос корабля разрезал толстые водяные пласты. Наконец, она неуверенно произнесла:
— Я тебя действительно простила… Но сможешь ли и ты меня простить?
— Сколько раз я говорил уже об этом! — Альберт был явно раздражен. — Я уже сказал, что тоже прощаю тебя…
— Ты знаешь, Альберт, — в ее голосе прозвучали нотки скорби.
— Мне сейчас кажется, что я и есть та самая девушка из старой голландской легенды, которой парень не вернул перчатки. Он питал к ней горячие чувства, поэтому хотел, чтобы перчатки остались у него в знак любви…
— И что же?
— Да ты не знаешь эту легенду?
Катарину охватило отчаяние, и это видно было по слегка вздрагивающим, как от плача, плечам, по опущенной, как в храме, голове, по стекающим вдоль туловища безжизненным рукам…
— А ведь без этих перчаток она не могла жить… — Катарина застонала, все больше подчиняясь охватившему ее чувству горя.
— Вот почему река Мёз окрасилась ее кровью!
— Дорогая, у тебя больное воображение… В жизни все гораздо проще, чем в легендах. И прозаичнее…
— Нет-нет, Альберт, в жизни так же, как и в легендах! Я думаю, что у этой девушки перчатки были из ее кожи… Вот почему она не могла долго жить без них!
— Какой бред, Катарина! Пойми, это — легенда, вымысел…
— Нет! Не вымысел…
Она посмотрела на свои кисти рук, как будто бы на них тоже были перчатки. Последний раз Сухарто оставил на этих руках тепло в то утро, когда они почти дошли до лодки…
Альберт почувствовал, что от нее веет холодом. Вот сейчас она стоит рядом с ним, а думает о другом, и не просто о чужом мужчине, и не просто о своем любовнике… И он не сдержался, выплеснул ей в лицо то, что до этого тщательно скрывал:
— О Сухарто думаешь? Забудь, его уже нет!
— Я знаю, Альберт… Его уже нет в моей жизни…
— Я — о другом! Его вообще нет!
— Что ты имеешь в виду? — она резко повернулась к нему и вцепилась руками в рубашку. — Говори, Альберт!
— Его убили… Не я, не смотри на меня так! Его солдаты убили — это их работа…
Она отдернула от его груди руки и поднесла их к своим глазам, словно показалось ей, что по белым перчаткам потекли струйки крови. Она так близко держала кисти рук перед глазами, что он подумал о сумасшествии этой женщины. Что там она увидела? И так захотелось ему в этот момент причинить ей еще больше боли! Вот сейчас он об этом тоже скажет, вот сейчас… Внутренний голос просил успокоиться, но Альберт сам не хотел его слушать и тем более — подчиняться ему:
— И еще, Катарина… Я не заберу назад твоего сына… Он так и останется в деревне… Я тебя обманул: у меня нет с той женщиной договора о том, что возьму ребенка назад… Так что она воспитает его вместе со своими… Их там полный двор… и все — босиком… Он станет таким же черным, как они, и будет разговаривать только на их языке…
— Альберт…
Он подумал, что сейчас она побледнела. Не видно в темноте, но побледнела — это точно. Вот теперь, наконец, чувствовал он свое превосходство над ней, свою власть. Ребенок — это последняя его «козырная карта», теперь эта женщина будет мягкой, как шелк, ведь только от него зависит, сможет ли она увидеть сына.
— Альберт… — Катарина закрыла ладонями глаза, как будто это могло помочь ей оказаться совершенно в другом, пусть даже — в иллюзорном, мире. — Я не увижу своего сына?
— Да…
У нее подкосились ноги, она оперлась руками о поручни и посмотрела на небо. Там не было ни Бога Солнца Сурьи, ни его сыновей близнецов Ашвинов — Заката и Рассвета. На небе правил другой бог — Бог Ночи, а может, это была богиня… Он разбросал по куполу большие и маленькие звезды, и они горели на нем, как в опрокинутой чаше с водой зажженные свечки.
Катарина еще раз взглянула на свои ладони, словно что-то прочитала на них в полумраке ночи, и сделала резкое движение… Для Альберта это было так неожиданно, что он услышал только плеск воды, когда ее почти безжизненное тело перевалилось через поручни. Океанская волна тут же накрыла его и пошла гулять дальше — она не замечает ни людских радостей, ни людских печалей.
— Не-е-е-т! — прокричал он, всматриваясь в черную пустоту, нагнувшись так сильно, что казалось — тоже вот-вот улетит следом. — Не-е-е-т! Катарина!!!! Я смогу забрать ребенка, слышишь?
С каждой секундой корабль все дальше и дальше уходил от того места, где она осталась. Но Альберт не мог поверить в то, что потерял ее навсегда. Со стороны кают ему послышался негромкий голос: «Альберт, помоги мне найти Большую Медведицу…» Он побежал туда, но тут услышал смех, похожий на звон колокольчика, совсем с другой стороны: «Ха-ха-ха… Альберт, я выходила за тебя замуж не ради денег…» Он оглянулся, но никого не увидел.
И тут что-то засветилось на темном небе, он поднял глаза и совершенно растерялся. По небосводу, как по черному бархатному театральному занавесу, скакала белая лошадь с длинной, падающей на глаза гривой. Это была явно кобылица. Лошадь грациозно поднимала копыта, а потом упиралась ими в черные тучи и вновь отталкивалась. Но вот она остановилась, и лучи света, скользившие по черному бархату, высветили ее синие, как бездонное небо, глаза. Они были по-человечески задумчивыми и такими прекрасными, что Альберт не смог отвести от них взгляда.
— Кто ты? — застыл на его губах шепот.
— Я — Саранью, Богиня Облаков и Ночи, — сладким голосом проговорила кобылица. — Пока спит мой муж, Бог Солнца Сурья, я решила убежать… Хочу посмотреть на земной мир… Верны ли люди друг другу, как боги?
— А если ты сама покинула мужа, то какую верность хочешь найти среди людей? — заметил Альберт. — А может, ты и вовсе не богиня?
Она словно не слышала слов Альберта и продолжала говорить певучим голосом:
— Как жарко мне рядом с ним! Мой отец, Тваштар, срезал с него самые горячие лучи солнца, но мне все равно жарко… — она посмотрела на Альберта грустными глазами из-под огромных пушистых ресниц, и ему показалось, что из одного глаза скатилась маленькая, но сияющая, как бриллиант, слеза.
«Неужели и боги не всегда счастливы? — подумал он. — Неужели и в божественном мире есть такие же, как у нас, на земле, человеческие проблемы?»
Светлые блики с неба осветили палубу, и Альберт с изумлением увидел на ней белые женские перчатки, как будто кто-то только что небрежно сбросил их за ненадобностью со своих прелестных ручек. А на перчатках… А на перчатках лежала белая лилия с надломленным стеблем. Он поднял цветок и перчатки, прижал их к сердцу. «Странно, этих предметов я не видел у Катарины…» — подумал он и еще раз взглянул на небо. Белой лошади уже не было, и только легкая синяя подсветка черного занавеса напоминала о странной гостье.
