— Ну, а ты, Костик, чего ржешь? Посмотри на свое брюхо! Разъелся, как кот в портовом трактире… Или на родину захотел?
Теперь уж разразился смехом первый «громила».
Альберт осторожно выглянул из-за мачты и увидел почти голого, в одной набедренной повязке, толстенного европейца. Если бы не крепкий загар и не туземное обмундирование, можно было бы принять его за знатную особу, почти за князя.
— Тьфу ты, сука, — сплюнул сквозь зубы Костик, и уже по-голландски спросил, — ты что, сегодня не промочил горло?
[186]
Цепляешься ко всем… Или захотел сойтись якорями?
[187]
«Странный на вид европеец: и не голландец, и не француз, — подумал Альберт, — а по говору, так вовсе странный — о самом высоком чувстве говорит с таким пренебрежением…» Альберт слабова-то владел яванским языком, хоть и приходилось общаться с местными князьками, но отлично знал, что «сука» у них — это «любовь»
[188]
. И тут он вспомнил, как приезжали к ним из Московии, правда, это давно уже было, такие же странные господа… Да нет, откуда взяться здесь, в Индийском океане, человеку из далекого медвежьего царства?..
Пиратский парусник уже почти вплотную подошел к голландскому кораблю. Вот-вот он возьмет его на абордаж. И тогда… Альберт мысленно уже прощался со своей шкатулкой. Он знал, что если не вынесет ее на палубу, как требует «громила», не миновать ему смерти: тех, кто прячет ценности, не щадят.
— Выкидывайте белый флаг!
[189]
— прокричал пират.
— А где ваш флаг? — неожиданно послышался голос голландского капитана. — Что-то я его не вижу!
Он явно шел на рожон, потому что в этом голосе не было ни одной нотки страха, все ноты звучали уверенно и даже с пафосом.
— У нас есть только один флаг! — продолжал трубить на басах «громила». — И он такой же черный, как черны наши сердца!
Неизвестно, чем закончился бы этот диалог, если бы чья-то истерзанная душа не подчинилась жестокой воле своей судьбы. В самый критический момент, когда уже к борту тянулись абордажные «кошки», кто-то на пиратском паруснике взвизгнул:
— Снимаемся с якоря!
[190]
Волна-убийца!
Альберт не понял, выполнил ли штурман последний приказ. Он поднимался на палубу со шкатулкой в руках, когда почувствовал, как потемнело в глазах. Посмотрел вверх и не увидел неба — вместо него над кораблем застыла гигантская темно-синяя водяная глыба. Эта волна была с таким высоченным гребнем, что смогла бы накрыть великанское судно, а тут — хлюпенький кораблик человечков-лилипутов…
Он успел подумать о двух предметах, правда, один из них недавно перестал быть просто предметом — он стал маленьким мальчиком по имени Джами, а второй… боже, а второй — белые перчатки… они, как и Джами, остались там, в каюте…
Через пару минут водная поверхность океана разгладилась. Она словно выполнила свою миссию и безмятежно переливалась под лучистым солнцем. На ровной поверхности океана не осталось даже следов от игрушечного кораблика, нет, кое-что всплыло — несколько деревянных обломков от досок, с высоты птичьего полета похожих на соломинки в домашнем пруду.
Глава 4
Ваян в России
Август 1723 года.
Утро выдалось свежим и ясным. Солнце ласкало все живое трепетными августовскими лучами. Впрочем, в Санкт-Петербурге и летом не особенно жарко, но в прошлом месяце почти неделю стояла сухая и душная погода, как будто духи Балтийского моря перекрыли подачу легкого бриза.
На берегу Финского залива уже толпился народ. Ему всегда любы зрелища, он неизвестно откуда узнает о них и тут же появляется, чтобы поглазеть. Так что уже по скоплению людей, да еще и по флагам, развевающимся на ветру, можно было определить, что начнется здесь не рядовое представление веселья ради, а нечто грандиозное.
— Корнелиус! — окликнул направляющегося в сторону пристани крупного осанистого мужчину сам вице-адмирал Балтийского флота Александр Меншиков. — Познакомься, это — Ян Геррит Поль, твой земляк, будете работать вместе…
Рядом с Меншиковым стоял задумчивый, даже чуть грустный мужчина среднего возраста. Но в остальном чувствовалась в нем необычайная сила, видно было, что человек этот не за канцелярским столом просиживает штаны, а работает под солнцем и ветром: ровный загар на мужественном лице и крепкая рука, которую он протянул для рукопожатия, говорили об этом.
— Корнелиус Гитманс, — представился он своему земляку. — А не сын ли ты Геррита Класа Поля?
— Да, сын, — ответил тот. — Вот… приехал по приглашению Петра Великого… Давно собирался…
— Ладно, вы тут поговорите, а мне нужно поднимать императорский штандарт
[191]
, — Александр Меншиков торопился, значит, торжество вот-вот начнется.
— Как там, в Амстердаме? — в голосе Корнелиуса звучали нескрываемые нотки ностальгии, — я не был дома уже несколько лет…
— Все по-прежнему: так же строятся корабли, так же ходят они на Батавию, только поубавилось желающих служить на них…
Он замолчал, словно раздумывая, стоит ли говорить о том, что у него возник конфликт с Ост-Индской компанией, которой верой и правдой служил всю жизнь его отец, а потом, на его же месте — корабельным мастером и управляющим, и сам Ян Поль?
Словно понимая его строй мыслей, Корнелиус спросил:
— А как отец?
Он чувствовал, что ответ будет именно таким, ведь время никого не щадит:
— Умер два года назад…
— Да, сочувствую… А моя матушка пока еще жива… Не слышал о Марии Гитманс? К нам тоже захаживал царь Петр, когда приезжал с Великим посольством.
— Нет, не приходилось…
Они увлеченно начали рассказывать друг другу о тех временах, когда Петр Первый учился корабельному делу у Геррита Класа Поля, а в свободное время посещал семьи голландцев, изъявивших желание работать на судостроительных верфях далекой и угрюмой Московии. Об этом царстве ходили тогда странные легенды, будто народ там жестокий и невежественный, так что этим добровольцам нужно было набраться огромного мужества, чтобы перебороть в себе страх.
И тут прозвучали залпы из корабельных и крепостных пушек. Они наполнили пространство особой торжественностью, притягивая взгляды собравшихся к морской глади воды. Под грохот пушек сам Петр Первый, а с ним — генерал-адмирал Федор Апраксин и еще несколько командующих Балтийским флотом своими руками спустили на воду маленькое судно, длиной футов шесть, не более, укрепили мачту и подняли на флагштоке императорский штандарт. Ботик они поставили на буксир к шлюпкам, каждая из которых отличалась своим знаком, так что даже издалека невозможно было их перепутать: адмиралы сидели в шлюпках с развевающимся на них андреевским флагом, вице-адмиралы — с андреевским флагом, отмеченным синей полосой, а контр-адмиралы шли под андреевским флагом с красной полосой.
