…Ее часто называли ведьмой. В ней и впрямь было нечто ведьминское, колдовское. Само описание знакомства Михаила Булгакова с Еленой Шиловской наводит на мысль о ворожбе, о привороте. На Масленицу 1928 года Булгаковы обедали в одном из московских домов. Зеленоглазая красавица, жена генерала и соседка по столу, попросила Михаила Афанасьевича ей помочь — завязать распустившийся шнурок ее рукава. И словно бы привязала его к себе навсегда.
Сначала она подружилась с Любой, а потом… Забавно, что и новая любовная история развивалась по прежней схеме: когда-то Люба учила Татьяну Николаевну танцевать фокстрот, потом увела у нее мужа, теперь Елена Сергеевна болтала с Любой о модах, а потом…
Люба знала о завязавшемся романе. И смотрела на него сквозь пальцы, потому что понимала многовалентную природу творческой натуры. Она помнила, что вокруг Булгакова всегда крутились какие-то «литературные девушки», которые видели в ней, жене писателя, препятствие к своему «возможному счастью». Однако для Булгакова и Шиловской их «романчик» обернулся несчастьем. Именно этим словом называлось в доме Булгаковых то, что генерал Шиловский, муж Елены Сергеевны, узнал о романе. Любовники дали слово не видеться, и слово это какое-то время держали. Ну как не сдержать, если Шиловский грозил пистолетом… А он был горяч и лих, ведь в свое время увел Елену Сергеевну от первого мужа.
Все это время Булгаков сохранял с Любой наилучшие отношения. Хоть Елена Сергеевна потом много чего недоброго говорила о втором браке Михаила Афанасьевича, однако он ничего не имел ни против увлечения Любы верховой ездой, ни против обучения на автомобильных курсах, ни против ее веселого, по-прежнему озорного нрава. И все же они начали отходить друг от друга… Женщину не может не ранить сознание, что муж по уши влюблен в другую, да еще такую яркую даму, как Шиловская. А если муж — человек творческий, которому любовный допинг необходим, как воздух…
Между супругами разное бывает, но, когда отношения обостряются, всякое лыко ставится в строку. То, что раньше умиляло, теперь раздражает, кажется непереносимым. Если бы они знали, что никуда не денутся друг от друга, временное охлаждение отношений переносилось бы легче. Но когда где-то есть другая, которая, кажется, все понимает гораздо лучше… ценит по достоинству… готова на любые жертвы… которая нигде и никогда, даже в шутку, не обмолвится: «Но ведь ты не Достоевский!» Тогда мужчина начинает думать: а не сменить ли подругу жизни, музу?
Летом 1932 года Елена Шиловская и Булгаков встретились вновь — и отношения возобновились. Вспышка их страсти была ослепительна, она выжгла и уничтожила все вокруг. В том числе — семьи.
Елена решила уйти от мужа, Михаил Афанасьевич — от жены.
По мере сил он пытался не ранить Любу слишком больно, хотя какое уж тут — не ранить… Писал ей утешительные записки: «Чиша! Не волнуйся ты так: поверь мне, что всем сердцем я с твоими заботами и болью. Ты — не одинокий человек. Больше ничего не умею сказать. И звери тоже. М. Приду, если не будешь спать, поговорить с тобой».
Далеко не все просто было в его новой любви, она была не такой уж безоглядной. Рвать прежнюю связь было для Михаила Афанасьевича очень тяжело. Любовь Евгеньевна записала сразу после этого судьбоносного разговора:
«Мы поговорили. Боже мой! Какой же был разговор. Бедный мальчик… Но я все поняла. Слезы лились между его пальцев (лицо загородил руками)».
Она все поняла: его самого пугала та сила, которой привязала его к себе Шиловская. Пугала… Но оторваться он был не в состоянии.
Люба согласилась на развод. Одновременно сдался и Шиловский.
Булгаков добился для Любы комнаты в том же доме, где они до этого жили.
Теперь, после того как они вместе перенесли самое тяжелое время и дела Булгакова вроде бы начали налаживаться, ей нужно было рассчитывать только на себя. Хорошо, хоть на работу устроилась наконец-то.
С 1933 года она работала редактором в редакции «ЖЗЛ». Их общие с Булгаковым друзья продолжали оставаться ее друзьями. Вскоре она стала литературным секретарем и другом Евгения Тарле, академика, автора знаменитых литературных исследований. Она была рядом с Тарле до самой его смерти.
Это был замечательный человек, который, конечно, дал безмерно много ее уму. Любовь Евгеньевна благодарила судьбу за встречу с ним. Но про себя все время пыталась разгадать, какой же смысл вкладывал Булгаков в слова, обращенные к верному, преданному псу, который носил ее прозвище — Банга: «Тот, кто любит, должен разделять участь того, кого он любит!» И не переставала себя мучить вопросом: а все-таки не сделала ли она что-то не так? Не она ли виновата в их разрыве?
Кто знает! Это навеки осталось между ними двумя — Бангой и Макой. Тайна их любви, их жизни, их разлуки…
Медная Венера
(Аграфена Закревская — Евгений Боратынский — Александр Пушкин)
Брать крамольников решили ближайшей ночью. Ведь человек, приславший военному генерал-губернатору Москвы графу Закревскому анонимное послание, настаивал: заговорщики, которые ставят себе целью истребление всей царской фамилии и свершение государственного переворота, очень осторожны и при одном лишь намеке на опасность могут сменить места встреч. Тогда ищи их свищи! Нет, всенепременно надобно поспешить. И разумеется — последовать совету благонамеренного верноподданного: послать на конспиративную квартиру злоумышленников вооруженный до зубов наряд полиции. Ведь и крамольники являются на свои губительные сборища с полной боевой оснасткой, ежеминутно готовые к убийству государя императора Николая Павловича и августейшего семейства.
Ну что ж, не зря говорится: кто предупрежден, тот вооружен! А премудрые римляне еще и присовокупляли к сему: «Periculum in mora!»
[3]
Посему решено было не мешкать, а действовать.
И вот она настала — ночь, назначенная для того, чтобы выжечь осиное гнездо, как выразился граф Арсений Андреевич Закревский, который, несмотря на суровую внешность и безупречный послужной список, порою любил добавить в речь чего-нибудь этакого, образного и где-то даже пиитического. Не напрасно знаменитый столичный стихотворец Евгений Боратынский, некогда служивший под его началом — в бытность Закревского генерал-губернатором Финляндии, — вспоминал это время как наиболее вдохновенное и волнующее в своей жизни! Да и еще более знаменитый Пушкин был своим человеком в доме Закревского…
Выжигать упомянутое гнездо были наряжены люди самые надежные и проверенные.
Вот они добрались до указанного в письме домика. Ишь, затаился в глубине старого, заросшего сада близ Арбата, яко тать в нощи… Боковая калиточка, как и сулил в своем письме благонамеренный доброхот, оказалась заранее приотворена. Бесшумные полицейские тени скользили по траве: дабы не производить лишнего бряцания, генерал-губернатор распорядился снять аксельбанты и отстегнуть шпоры, а накануне выхода наряда оснастку его лично проверил и своими руками отстегнул аксельбанты с забывчивого обер-полицмейстера.
