Книга Женщины для вдохновенья, страница 63. Автор книги Елена Арсеньева

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Женщины для вдохновенья»

Cтраница 63

Любовь и образ милой…

О други, смерть не все возьмет;

Есть жизнь и за могилой.

Они оба так хотели в это верить… И судьба какое-то время лелеяла их надежды, их любовь.

Избежав гибели в бою, Жуковский заразился было тифом и, находясь между жизнью и смертью, был оставлен в госпитале в Вильно. Маша, которая работала в Орле сиделкой в лазарете (все дочери дворянских семей считали для себя честью ухаживать за ранеными солдатами!), не получала от него ни строки два месяца. Ей уже виделась самая ужасная участь «милого Базилио», она не осушала слез и не спала ночей, спа?ла с лица, и, может быть, именно тогда подступила к ней чахотка, которая потом, спустя много лет, проторит ей путь в могилу… Александр Тургенев, один из ближайших друзей Жуковского, с ног сбился, разыскивая пропавшего по всем фронтам, по всем лазаретам и госпиталям. Наконец Василий Андреевич дал о себе знать: в начале 1813 года он получил бессрочный отпуск по болезни и возвратился с орденом св. Анны 2-й степени и в чине капитана в имение Муратово, которое досталось ему от Марьи Григорьевны…

До Белева были считаные версты. Ничто не стоило преодолеть их! Счастье Маши при встрече окрылило его. Откровенная злоба Катерины Афанасьевны низвергла с небес на землю, да что там — открыла пред ним бездны преисподней…

В эти тяжелые дни, когда Жуковский вновь переживал невозможность счастья и крушение всех своих надежд, приехал навестить его старинный товарищ — Александр Воейков.

Это был человек весьма своеобразный, умевший производить на людей самое благоприятное впечатление, — и при этом эгоист отъявленный, обладающий громадным самомнением, поддержанным случайным успехом. Человек умный, начитанный и образованный, воспитанный на классиках и философах XVIII века, острослов, обладающий даром убедить кого угодно в чем угодно, он в полной мере обладал тем, что называется отрицательным обаянием: некрасивый, он умел привлечь к себе доброжелательное внимание и понравиться, умел вскружить дамам голову льстивыми разговорами и тотчас перейти к интересной молчаливости, подпустить в разговор толику разочарованности, намекнуть на давно и прочно разбитое сердце… Этого было довольно, чтобы дамы и барышни моментально начинали жалеть его и все как одна желали излечить это сердце. Некрасивость, даже уродство Воейкова в такие минуты были незаметны. Его насмешливые глаза, его загадочная полуулыбка довершали дело. Никто и никогда не мог быть уверен в искренности его чувств, никто и никогда не мог бы сказать, что видит Воейкова насквозь… На самом деле окружающие его, люди в большинстве своем тонкие и деликатные, просто не могли поверить, что видят пред собою воплощенное зло, воплощенное коварство и воплощенное лицемерие.

Василий Андреевич рассказал ему о своей любви к Маше и спросил совета. Воейков, который казался искренне расположенным к старинному приятелю («В Жуковском обнял я утраченных друзей!»), ответил, что ему нужно посмотреть на эту семью. Желание вполне объяснимое, и поэт ввел его в дом к Протасовым.

Едва ступив на порог, Воейков влюбился в Сашу Протасову. Ему было тридцать шесть, ей — пятнадцать. Он был уродлив, она — прелестна. Вот словесный портрет, написанный женщиной-современницей, и в этом описании (хотя дамы редко бывают беспристрастны друг к другу) читается искреннее восхищение: «Молодая, прекрасная, с нежно-глубоким взглядом ласковых глаз, с легкими кудрями темно-русых волос и черными бровями, с болезненным, но светлым видом всей ее фигуры, она осталась для меня неземным видением моего детства». Маша далеко уступала по красоте сестре. Даже Жуковский, любя старшую сестру, писал о «милом, восхитительном ребячестве» младшей, называл ее «милой Грацией».

Нет ничего удивительного, что Воейков мгновенно потерял голову при виде ее лазоревых очей! Удивительно другое: та радость, с которой Катерина Афанасьевна встретила его сватовство, и та готовность, с которой Жуковский помогал сестре предать красавицу в руки чудовища. А ведь он-то прекрасно знал и моральную распущенность Воейкова, и его склонность к винопитию, и сварливую натуру, за которую литературные друзья прозвали его «дымной печуркой», и жадность его. А слухи о том, что у Воейкова где-то есть внебрачный ребенок, доходили и до Жуковского… Ну что ж, видимо, здесь сыграла свою роль пресловутая мужская солидарность и глубокая убежденность всех мужчин, даже сего возвышенного пиита: мужу дозволено все, жене — ничего. Жених до брака должен пройти искус, все испытать, перебеситься, так сказать, а невеста должна оставаться белой голубицей. Муж может позволить себе адюльтер, жена должна хранить святость домашнего очага… et cetera, et cetera! То, что мы нынче возмущенно называем мужским шовинизмом, в те приснопамятные времена господствовало во всех слоях общества и принималось как нечто само собой разумеющееся.

Вообще в этом деле у каждого был свой расчет. Воейков (конечно, говорить об этом человеке, что он потерял голову от любви, — не более чем поэтическая вольность!) откровенно вожделел Сашеньку Протасову и не прочь был сорвать с цветком ее невинности также и приличное приданое. Кроме того, породниться с Жуковским, а через него и с Карамзиным (семьи Буниных и Карамзиных были в родстве, и Воейков всю жизнь твердил потом: «Жена моя — родная племянница Карамзина и Жуковского… ребятишки мои — родные внуки великого нашего историографа и славного песнопевца!»), стать ближе к людям, принятым при императорском дворе, было для него невероятно лестно.

Катерина Афанасьевна была им всецело покорена, считала человеком богатым (он и был не беден, да беда — скуп до тошноты), положительным и достойным. Кроме того, она надеялась сделать из Воейкова своего союзника против Жуковского.

Василий Андреевич, в свою очередь, рассчитывал на пособничество Воейкова, а оттого, откровенно плюнув на нежелание «милой Грации» выходить замуж за неприятного ей мужчину, принялся интриговать в его пользу всеми способами. В самом деле, просто поразительно, насколько ему была безразлична, по сути говоря, участь Саши Протасовой, насколько безразлично было также и мнение возлюбленной Маши. Он уши прожужжал всем в доме Протасовых, выставив Воейкова воплощенной добродетелью и вместилищем всех достоинств. И добился своего! Саша взглянула на жениха более благосклонно, маменька им покорилась, ну а Маша никак не могла поверить, что «милый Базилио» способен на подлость.

И вот в феврале 1814 года Василий Андреевич уже писал приятелю: «Приезжай, приезжай! Наши дела идут сильно к развязке, ничего не испорчено, хотя и могло бы испортиться, струны только более натянуты; или они лопнут, или будет совершенная гармония. При всей трусости верю более последнему… Твои дела идут хорошо: говорят о тебе, как о своем, списывают твои стихи в несколько рук».

Короче, Жуковский хлопотал за Воейкова как мог. И убедил-таки Катерину Афанасьевну согласиться на этот брак. Примерно в то же время Воейков, который страстно мечтал получить профессорскую кафедру в Дерптском университете, добился желаемого. То есть судьба благоволила ему, и Василий Андреевич вполне мог ожидать ответной помощи от более удачливого приятеля.

Не тут-то было! Воейков сделался горячим пособником Катерины Афанасьевны Протасовой, стал на ее сторону, принялся отговаривать Машу от брака с Жуковским, да и к самому поэту начал относиться с надменностью, как к низшему существу. Он понимающе кивал, когда Катерина Афанасьевна бросала «в сторону» намеки на происхождение Жуковского (а ведь тот никогда и ни от кого этого не скрывал, хотя и не афишировал, разумеется), он поддерживал возмущение будущей тещи тем, что патриарх Филарет принял сторону Жуковского в споре о родстве, он всячески укреплял нетерпимость Протасовой, и результатом его стараний стал новый отказ Жуковскому.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация