Это письмо должно было уйти два дня тому назад; и вот у меня написаны целые тома, и ничего не отправлено.
Только что прошла одна из этих отвратительных, обманчивых ночей, когда ложишься, дрожа от холода, а просыпаешься в темноте, задыхаясь под горой одеял. Сбросив лишние, поправив подушку и устроившись поудобнее, я вспомнила о четырнадцати закутанных младенцах в детской с открытыми форточками. Их так называемая ночная нянька спит всю ночь, как сурок. (Ее фамилия значится в списке подлежащих увольнению.) Я снова вылезла из постели, отправилась в небольшой одеяло-снимательный обход и к тому времени, когда вернулась к себе, окончательно расчухалась. Со мной редко бывает, чтобы я проводила nuit blanche
[45]
, но когда уж это случится, я решаю мировые проблемы. Не странно ли, что мозг работает гораздо интенсивнее, когда лежишь, бодрствуя в темноте?
Я стала думать о Елене Брукс и мысленно перестроила всю ее жизнь. Не знаю, почему ее печальная история так завладела мною; это очень опасная тема для обрученной молодой девицы. Я не перестаю себе повторять: а что, если мы с Гордоном, когда по-настоящему узнаем друг друга, переменим мнение? У меня сердце сжимается от страха. Но ведь я выхожу за него исключительно по любви. Я не особенно честолюбива — ни его положение, ни деньги никогда меня не прельщали. И, конечно, я выхожу замуж не потому, что вижу в этом свое призвание — наоборот, став его женой, мне придется отказаться от дела, которое я так люблю. Я действительно люблю эту работу; денно и нощно я строю планы о будущем моих детей, так и чувствуя, что созидаю благополучие нации. Что бы со мной ни случилось в дальнейшей моей жизни, я уверена, что буду лучше направлять ее после того непомерного опыта, который я приобрела. Ведь эта близость к людям, которая есть в приюте, действительно дает огромный опыт. Я научаюсь ежедневно такой уйме новых вещей, что, когда наступает суббота, оглядываюсь на прошлосубботнюю Салли и изумляюсь ее невежеству.
Знаешь, во мне развивается смешная старческая черта: я начинаю ненавидеть перемены. Мне неприятно думать, что в моей жизни настанет перелом. Было время, когда я любила все вулканическое, но теперь мой излюбленный пейзаж — гладкая равнина. Я чувствую себя вполне счастливой там, где нахожусь; мой письменный стол, мой комод, мои шкафы устроены так, как мне удобно, и мной овладевает панический страх при одной мысли о перевороте, который ждет меня в будущем году. Пожалуйста, не вообрази, что я не люблю Гордона так, как надо любить мужчину. Не то, что я люблю его меньше, но я люблю все больше моих 107 детей.
Несколько минут тому назад я встретила нашего доктора на пороге детской. Аллегра — единственная особа в приюте, которая пользуется его благосклонным вниманием. Он остановился мимоходом, чтобы сообщить о внезапной перемене погоды и выразить надежду, что я передам от него привет миссис Пендльтон, когда буду писать ей.
Совсем не такое письмо надо было отправить в столь дальнее путешествие; в нем нет почти ни одной из твоих любимых новостей. Но ведь наш невзрачный маленький приют, стоящий на холмах, должен казаться ужасно далеким от пальм, апельсиновых рощ, ящериц и тарантулов, которыми ты наслаждаешься.
Веселись и не забывай приюта
Джона Грайера и Салли.
11-е декабря.
Дорогая Джуди!
Получила твое ямайское письмо и рада была услышать, что Джуди-младшая любит путешествовать. Напиши мне подробно о твоем доме и пришли фотографии, чтобы я видела вас всех в нем. Как весело, должно быть, когда твой собственный пароход пыхтит по этим забавным морям! Успела ли ты надеть все свои восемнадцать белых платьев? И не рада ли ты теперь, что я уговорила тебя подождать с покупкой панамы до приезда в Кингстон?
Наша жизнь течет по-прежнему, без каких-либо экстраординарных происшествий. Ты, наверное, помнишь Мэйбл Фуллер, дочку хористки, которую не любит наш доктор? Мы пристроили ее в семью. Я уговаривала их взять лучше Хетти — ту тихую маленькую девочку, которая украла чашу для причастия — но нет! Ресницы Мэйбл одержали победу. Что бы там ни говорили, главное быть красивой. Все в жизни зависит от этого.
Когда я на прошлой неделе вернулась из моего набега на Нью-Йорк, я обратилась к моим детям с маленькой речью. Я рассказала им, что только что проводила тетю Джуди на большой пароход, и со смущением должна отметить, что многие — по крайней мере, мальчики — немедленно оставили тетю Джуди и сосредоточились на пароходе. Сколько тонн угля сжигает он в день? Такой ли он длинный, как расстояние от каретного сарая до индейского лагеря? Есть ли на нем пушки, и если на него нападут пираты, сможет ли он устоять? Имеет ли капитан право расстрелять, кого он захочет, в случае бунта, и не повесят ли его за это, когда высадятся на берег? Чтобы окончить речь, мне пришлось постыдно обратиться за помощью к доктору. Я замечаю, что самый всесторонний женский ум не в силах справиться с теми необыкновенными вопросами, которые рождаются в мозгу тринадцатилетнего мальчика.
В результате их мореходного интереса у доктора появилась идея: пусть семеро старших и самых сметливых мальчуганов проведут с ним день в Нью-Йорке и собственными глазами посмотрят на океанские лайнеры. Вчера утром они встали в пять часов, отправились семичасовым поездом и пережили самое чудесное приключение за свои семь маленьких жизней. Они посетили один из больших пароходов (доктор знаком с его шотландским механиком). Им показали все, начиная от трюма и кончая верхушкой мачты; потом они позавтракали на пароходе. После завтрака они посетили морской музей и верхушку Сингер Билдинг
[46]
, а потом сели в метро и поехали в Музей естественных наук, чтобы провести часок с американскими птицами. Доктор с большим трудом вытащил их оттуда, чтобы поспеть к шестичасовому поезду. Обедали в вагоне-ресторане. Они очень обстоятельно справились, сколько стоит обед, а узнав, что сколько бы ты ни съел, плата не изменится, глубоко вздохнули и спокойно, но энергично взялись за дело, твердо решив не дать в обиду своего гостеприимного хозяина. Железная дорога ничего не выгадала, а все соседние столы перестали есть и вытаращили на них глаза. Один путешественник спросил доктора, не едет ли он со школьной экскурсией. Из этого ты можешь заключить, насколько исправились наши манеры за столом. Не хочу хвалиться, но никто никогда не мог бы задать такого вопроса во времена миссис Липпет. «Вы везете их в исправительный дом?» — вот бы что спросили.
Мои маленькие беглецы ввалились около десяти часов, извергая уйму статистических данных о водонепроницаемых перегородках, морском черте, небоскребах и райских птицах. Я уже думала, что мне никогда не удастся отправить их в постель. Хорошо бы почаще устраивать такие перерывы в нашей рутине. Мои цыплята приобрели бы новый взгляд на жизнь и стали бы более похожими на обыкновенных детей. Правда, это страшно мило со стороны доктора? Но ты бы видела, как он себя вел, когда я попыталась поблагодарить его! Он оборвал меня посередине фразы и ворчливо спросил мисс Снейс, не может ли она немного экономнее обращаться с карболкой. В доме стоит такой запах, что можно подумать, будто здесь больница.
