– Я пришла узнать, не нужно ли вам чего-нибудь? – говорит она.
Я качаю головой, которую уже положила на богато вышитую подушку.
– Ничего, – говорю я. – Ничего.
Она все еще колеблется.
– Мне оставить вас? Или посидеть с вами?
– Можешь остаться, – говорю я. – Мне надо тебе кое-что сказать.
Она ждет, стоя возле кровати со сжатыми руками, с настороженным, но терпеливым выражением лица.
– О твоих братьях…
И ее лицо тут же загорается надеждой.
– Да? – выдыхает она.
Никому бы и в голову не пришло, что это чувство, что проступило у нее на лице, имеет отношение к горю. Она что-то знает. Я в этом уверена. Ее мать сумела что-то сделать, чтобы их спасти. Возможно, когда-то она и допускала мысль о том, что они умерли, и прокляла человека, который мог это сделать. Но эта девушка явно ждет хороших новостей о братьях. Она не раздавлена утратой, она знает, что они в безопасности.
– По-моему, я знаю больше, чем знаешь ты, – говорю я. – Но меня заверили в том, что их не убивали в Тауэре и что теперь их там нет.
Она смеет только кивнуть в ответ.
– Как я понимаю, ты поклялась держать это в тайне?
И снова – кивок.
– Тогда, возможно, ты еще увидишь своего Эдуарда в этой жизни. Я же увижу своего только на небе.
Она опускается на колени рядом с моей кроватью.
– Ваше величество, я молюсь о том, чтобы вы поправились, – искренне говорит она.
– Во всяком случае, можешь передать своей матери, что я не имею никакого отношения к тому, что она потеряла своих сыновей, – говорю я. – Скажи ей, что наша вражда окончена. Мой отец убил ее отца, теперь моя сестра мертва, ее и мой сыновья похоронены, и я отправляюсь им вослед.
– Я передам ей ваши слова, если таково ваше желание. Только она не испытывает к вам вражды. Я знаю это.
– У нее есть шкатулка для украшений, покрытая эмалью, – тихо произношу я. – Та самая, в которой лежит клочок бумаги. А на нем начертаны два имени ее кровью.
Девушка смотрит мне в глаза.
– Не знаю, – спокойно отвечает она.
– Это имена Изабеллы и мое? – спрашиваю я. – Была ли она моим врагом и врагом моей сестры? Правильно ли я боялась ее все эти годы?
– Там были имена Джордж и Уорик, – просто говорит она. – А клочок бумаги – это отрывок из последнего письма моего деда. Отец моей матери написал ее матери в ночь перед казнью, и моя мать поклялась, что она отомстит Джорджу и вашему отцу за смерть отца. Это были их имена, больше никаких имен не было. И она отомстила.
Я откидываюсь на подушке и улыбаюсь. Изабелла умерла не от проклятья ведьмы Вудвилл. Мой отец погиб на поле боя, а Джордж был казнен. Она не держит меня под заклятьем. Она, скорее всего, уже давно знает, что ее сыновья в безопасности, так что и мой сын, возможно, умер не от черного колдовства. И не я навлекла на него эту смерть. Теперь я свободна и от этого страха. Возможно, я даже не умираю от ее яда.
– Жизнь полна тайн, – говорю я принцессе Елизавете. – Меня учила быть королевой Маргарита Анжуйская, и, возможно, я чему-то научила тебя в свою очередь. Это действительно колесо фортуны. – И я рисую в воздухе его символ. – Ты можешь взлететь очень высоко, но и падать придется очень низко. И очень редко удается развернуть колесо в ту сторону, куда тебе нужно.
В комнате постепенно становится очень темно. Я задумываюсь о том, куда утекает время.
– Постарайся быть хорошей королевой, – говорю я ей, хотя постепенно слова начинают терять свой смысл. – Что, уже наступила ночь?
Она встает и подходит к окну.
– Нет, еще день. Но происходит что-то очень странное.
– Расскажи мне, что ты видишь.
– Помочь вам подойти к окну?
– Нет-нет. Я слишком устала.
– Я вижу, как на солнце наползает тень, словно кто-то прикрывает его тарелкой. – Она прикрывает рукой глаза. – Вроде бы там светло, как обычно, только тень продолжает двигаться. – Она оглядывается на кровать с озадаченным лицом: – Что бы это могло значить?
– Движение планет? – предполагаю я.
– Вода в реке почти замерла. Все лодки плывут к берегу, и люди, даже рыбаки, торопятся сойти на берег, словно боятся высокого прилива. А еще стало очень тихо, – добавляет она и замолкает ненадолго, смотрит в сад. – Из конюшен и из кухни выбежали слуги, и все смотрят на небо. Как думаете, это комета?
– А как оно выглядит?
– Солнце как золотой круг, на который наплыла черная тарелка и закрыла его почти полностью, оставив только кромку – она полыхает, точно охвачена пламенем. На нее невозможно смотреть, слишком ярко. А все остальное стало черным.
Она отходит от окна, и я вижу, что ромбовидные стекла стали черными как смоль.
– Я зажгу свечи, – торопливо говорит она. – Так темно, как будто наступила полночь.
Она берет щепу из камина и зажигает свечи, стоящие в подсвечниках по обе стороны от камина и на столе, возле моей кровати. Ее лицо в этом призрачном свете кажется бледным.
– Что это может значить? – спрашивает она. – Это знак о том, что идет Генрих Тюдор? Или что наш король одержит победу? Или что… не может быть, что наступил Судный день?
И я задумываюсь о том, не может ли она оказаться права и Ричард окажется последним Плантагенетом на троне Англии. И о том, что я увижу своего сына Эдуарда этой же ночью.
– Не знаю, – отвечаю я.
Она снова возвращается к окну.
– Как темно… – говорит она. – И река стала темной. Рыбаки зажигают факелы на берегу, все суда вытащены на берег. Кухонная прислуга вернулась на место. Как будто все испугались этой темноты. – Она ненадолго замолкает. – Свет понемногу прибывает. Только он не такой, как на рассвете, а какой-то страшный, желтый свет. Я такого никогда раньше не видела. Желтый, смешанный с серым. – Она снова замолкает. – Кажется, что солнце стало холодным. Но становится светлее и ярче. Солнце выходит из-за черной тарелки. Теперь я могу видеть деревья и другой берег реки. И птицы снова стали петь, – добавляет она, помолчав немного.
Где-то за окном дрозды издают пробную, вопросительную трель.
– Как будто мир родился снова, – с удивлением говорит Елизавета. – Как странно. Черный диск отодвигается от солнца, и оно сияет так же ярко, как обычно, и небеса ясны, и везде тепло, и словно снова наступила весна.
Она возвращается к кровати.
– Все возродилось и стало новым, – говорит она. – Как будто мы можем все начать заново.
Я улыбаюсь ее оптимизму, надеждам, свойственным молодым.
– Кажется, теперь я могу заснуть, – говорю я.
