Потом я выключил свет и, не раздеваясь, улегся в кровать. Все бы ничего, но мне не давало покоя, что распятый Христос надо мной как бы глядит и спрашивает: «Ты-то откуда здесь?» Из-за этого я очень долго не мог заснуть. Я ничего не мог с собой сделать и все слушал, как Мириам плачет где-то вдали, но не просто, а оплакивая кого-то. В какой-то миг я даже захотел встать, найти ее и разделить с ней скорбь… Ну, обо всем сказать, о чем промолчал в кухне. Но Мириам ни к чему мои сожаления, ей нужен сын. Возможно, войди я к ней, она запустит в меня чем-нибудь тяжелым.
Плач ее продолжался очень долго. Я оплакивал маму, когда она умерла, но не так, как Мириам – Виндимара. И пока я слушал, мне пришло в голову, что мой поступок повлиял не только на судьбы дяди Фаррела, мистера Сэмсона с рыцарями, Беннасио и Виндимара. То, что я сделал, ударило по людям, которых я даже не знал, в частности по Мириам. От этой мысли мой тормознутый мозг испытал огромное потрясение, круги от которого разошлись, как волны в океане после падения булыжника величиной с Монтану или от астероида, который грохнулся на Землю миллионы лет назад и уничтожил динозавров.
Наконец я уснул, и мне снилось, будто я карабкаюсь по каменному склону, только не горы, а скорее огромного террикона. В битых камнях поблескивали кусочки кварца или тех кристаллов, что бывают в пещерах, где они похожи на большие зубы, сверкающие в лунном свете.
Я лез на вершину и постоянно соскальзывал. Ладони и колени были ободраны в кровь. Каждый раз, когда до цели оставалось всего два фута, я снова срывался, но мне почему-то было очень важно добраться. Ухватившись за большой камень у самой вершины, я подтянулся и залез на него. Потом немного передохнул, оглядел усыпанный поблескивающими камнями склон и ощутил нечто вроде гордости оттого, что смог подняться хотя бы до этого уровня.
Но вот я встал, повернулся и одним прыжком преодолел остаток пути. Вершина была идеально плоской, она вся заросла высокой травой. Там стоял одинокий тис. Я пошел к дереву, и трава приятно щекотала мне ноги.
А под тисом сидела женщина с длинными темными волосами, в белой мантии, и лицо у нее было бледным, почти как ее одеяние.
Не знаю почему, но она показалась мне знакомой, а когда я подошел ближе, женщина подняла голову и улыбнулась. Она смотрела на меня печальными темными глазами, будто знала меня и я совершил или не смог совершить что-то такое, из-за чего она разочаровалась во мне. Потом она задала вопрос, и я проснулся.
– Ты видел сон, – произнес чей-то голос.
Я подскочил в постели и обнаружил в кресле-качалке у камина Беннасио.
Я провел рукой по лицу, и ладонь стала мокрой. Я плакал во сне.
– Там была эта… женщина, – сказал я и закашлялся. – С черными волосами и вся в белом.
– Она с тобой говорила?
– Да.
– Что она сказала?
– Задала мне вопрос.
Мне не хотелось об этом говорить. У Беннасио было странное выражение лица, как будто он знал, что я видел во сне.
– О чем?
– Она спросила… она спросила, где хозяин меча.
– И что ты ответил?
– У меня не было ответа.
– Хм.
Беннасио улыбнулся, но улыбка была не широкой и открытой, а загадочной, словно он знал, как я был должен ответить, и якобы мне тоже было это известно, но я не захотел напрячь мозги.
– Кто эта женщина, Беннасио?
– Не мне об этом говорить.
– Это почему?
– Она пришла в твой сон, Альфред.
Я вспомнил, как он рассказывал об ангелах, будто они существуют на самом деле, и подумал: а вдруг та Леди в Белом одна из них? Но зачем ангелу со мной разговаривать?
– Я никогда особо не верил ни в ангелов, ни в святых, ни даже в Бога, – признался я.
– Это не так уж и важно, – сказал Беннасио. – К счастью, ангелы не спрашивают у нас, существовать им или нет.
Этот субъект каждым словом и действием напоминал мне о моей незначительности. Беннасио вряд ли унижал меня нарочно. Он вышел на другой уровень задолго до нашей встречи. Не его вина, что я еще находился у самого подножия того террикона.
– Я никогда не придавал этому большого значения, – ответил я. – Наверно, одна из моих величайших проблем – это то, что я не успеваю все хорошенько обдумать. Иначе меч и сейчас лежал бы под столом мистера Сэмсона, а дядя Фаррел остался бы жив. Все были бы живы, и Мириам вместо плача занималась бы чем-то другим – вышивала, например, гобелен. Это ее работа? Наверняка она очень долго трудилась. Что стряслось с Виндимаром, Беннасио?
– Я тебе уже говорил. Он погиб под Байонной.
– Нет, я спрашиваю не где, а как?
– Ты правда хочешь это знать?
Беннасио с минуту молча смотрел на меня, а я гадал, зачем он пришел ко мне, пока я спал. Похоже, он хотел оказаться рядом, когда я проснусь.
– Ладно. Он поездом прибыл в Барселону. Мы договорились встретиться там перед нападением на Могара в Хативе. И его атаковали семеро приспешников Дракона. Он мог бежать, но предпочел драться. Виндимар был младшим в нашем Ордене. Идеалист, взбалмошный и… глупый. Он никогда не верил, что мы можем проиграть. Виндимара сгубила гордыня, Альфред. Да, он храбро сражался и одолел пятерых, но остались двое, которые изувечили его, когда он еще был жив.
Беннасио понизил голос до шепота. Он смотрел не на меня, а в какую-то точку над моей головой.
– Когда его нашли, Альфред, у него не было глаз. Они убили его и вырезали глаза.
Беннасио посмотрел на меня, взгляд был тяжелым.
– С того момента, как Сэмсон изгнал Могара из Ордена, тот два года подбирал подобных людей. Ты не так долго живешь на свете, но наверняка слышал о таких. Увы, их хватает. Это люди без совести, их сердца пожирают алчность и жажда власти, их мозг извращен. Они забыли, что такое любовь, жалость, раскаяние, честь, достоинство, милосердие. Они – падшие, это тени людей, от их человечности ничего не осталось. Могар пообещал им богатство, какое трудно вообразить простому смертному, и жажда обогащения привела их на самое дно варварства. Помни об этом, когда захочешь судить меня за то, что я сделал в Эдинбурге. Помни Хативу. Помни глаза Виндимара, а потом уж суди.
21
На следующее утро я спозаранку поплелся в кухню. Мириам приготовила маффины с черникой и эти маленькие сливочные роллы, которые тают во рту, как сахарная вата. Беннасио нигде не было видно, а Мириам вела себя так, будто я пустое место, большой такой пузырь, плавающий по ее кухне. Я бы и не остался там, но роллы были на редкость вкусными, а маффины – размером чуть ли не с мой кулак.
В конце концов я не выдержал и спросил:
– А где Беннасио?
Он ведь талдычил, что мы должны выехать на рассвете. Я задал вопрос слишком громко: во‑первых, потому, что нервничал в ее присутствии; во‑вторых, она не очень хорошо знала английский, а я, как многие в общении с иностранцами, всегда говорил громче обычного. Мириам кивнула в сторону небольшого окошка над раковиной. Из этого я сделал вывод, что Беннасио вышел из дома, а после – сразу второй: он не просто захотел подышать воздухом, он решил уехать без меня. Я выбежал из дома и с огромным облегчением увидел, что «феррари» стоит на месте.
