Я не мог этого вынести, отвернулся и увидел на диване дядю Фаррела с мечом в груди. Он выдернул клинок и протянул мне.
– Забери его, Эл. Забери его.
Я отвернулся от дяди. Рядом со мной стоял Бернард Сэмсон, мой отец, и он говорил мне:
– Они принадлежат древнему тайному Ордену и связаны клятвой хранить меч, пока не придет Хозяин и не предъявит на него свои права.
Я снова отвернулся и увидел Беннасио. Я слышал наши голоса, но это было больше похоже на воспоминание.
Кто же это, если Артур умер?
Хозяин – тот, кто заявит на меч свои права.
И кто это может быть?
Хозяин меча.
Беннасио отвернулся, и мне стало грустно, потому что по нему я скучал больше всех.
А потом я увидел Леди в Белом. Она сидела под тисовым деревом. Ветра я не чувствовал, но ее темные волосы развевались, а полы белого плаща перекатывались, как волны.
Она не посмотрела на меня, когда я встал рядом. Ее щеки были мокры от слез.
– Я умер? – спросил я.
– А ты хочешь умереть?
– Думаю, что хочу. Я очень устал.
Большего всего на свете мне хотелось лечь на землю, положить голову ей на колени и чтобы она гладила мой лоб.
По ее щеке скатилась слеза, и я сказал:
– Пожалуйста, не надо. Я ведь старался. С самого начала я делал то, о чем просили. Дядя Фаррел попросил помочь ему достать этот меч, и я помог. Беннасио попросил помочь вернуть меч, и я снова помог. Могар попросил принести меч ему, и я принес. Но каждый раз, когда я выполнял чью-то просьбу, кто-нибудь умирал. Так что сами видите, леди, – больше никого не осталось. Уже никто не нуждается в моей помощи, и никто не умрет из-за моих стараний. Мне незачем возвращаться.
Я отвернулся, потому что видеть ее слезы было невыносимо. Она оставалась на месте, но я не мог ее видеть; я различал только воспоминания о ней, о тисовом дереве, о высокой траве и блеске битого камня на склоне террикона. И еще о бабочках над головой.
– Час пробил, Альфред Кропп. Теперь ты вспомнил то, что было забыто?
Затем все сгинуло. Даже тьма не была темной, потому что память о темноте угасла. Не было ни света, ни звуков, ни ощущений, даже меня самого не стало. Альфред Кропп умер.
И когда умирала последняя моя частичка, я вспомнил, о чем забыл.
Я потянулся к тисовому дереву и вынул из тела бабочки серебряную булавку. Освобожденная, она забила красно-черными с золотом крыльями, взлетела и поднималась все выше в лазурное небо, пока совсем не исчезла.
Темнота вернулась. Но она царила только потому, что у меня были закрыты глаза.
И я решил их открыть.
Я снова оказался в пещере Мерлина, и у меня из живота торчала рукоятка Меча Королей.
И до меня наконец дошло, кто был хозяином меча.
51
Могар подошел ко мне с черным кинжалом в руке. Но звук моего голоса заставил его остановиться.
– Хозяин… – выдохнул я. – Хозяин меча… тот… – Я закашлялся, кровь наполнила рот и потекла по подбородку. – Тот, кто… объявит себя… хозяином.
Я сжал рукоять. Я потащил из себя меч, и металлический клинок заскрежетал о камень. Могар открыл рот, чтобы закричать или что-то произнести. Но я уже никогда не узнаю зачем, потому что к тому моменту освободился от меча. Или меч освободился от меня. Я размахнулся и по широкой дуге – моя кровь еще слетала с клинка Экскалибура – одним ударом снес его проклятую голову.
Я опустился на холодный каменный пол и понял, что все еще могу умереть. Но я уже однажды умирал, и смерть меня больше не волновала, надо было только закончить начатое.
Я на карачках пополз к Наталии, но сил в руках не осталось, и я плюхнулся на живот. Меч пришлось бросить – чтобы доползти, нужны обе руки.
Ее тело окружал мягкий белый свет. Глаза мои застилали слезы, и я видел смутно, но мне показалось, что над ее телом зависла чья-то тень и что у этой тени были крылья.
В голове у меня было пусто, перед глазами расплывались черные пятна. Мне было не добраться до Наталии, но я твердил себе, что могу продвинуться еще на один дюйм.
«Еще один дюйм, Кропп, – говорил я себе. – И еще один».
Так я и полз. Дюйм за дюймом. От холода у меня клацали зубы. Никогда в жизни мне не было так холодно. Мне было больно смотреть на свет вокруг ее тела, я закрыл глаза и ощутил тепло, словно кто-то закутывал меня в одеяло.
В ушах зашумело. Я представил широкую реку, впадающую в океан. Прошли сотни лет, тысячи лет, а я все не знал, насколько я приблизился к Наталии и приближался ли к ней вообще.
А потом уловил запах персика.
Я открыл глаза и увидел лицо самой прекрасной девушки на земле.
– Силой Меча, Наталия… – зашептал я ей в ухо. – Именем архангела Михаила…
Я погрузил пальцы в рану в животе и поднес руку к тому месту, куда ударил кинжалом Могар.
Я смазывал ее рану своей кровью и шептал:
– Видишь, я вспомнил. Я вспомнил то, что забыл. Я собирался умереть только потому, что страшно устал, но потом вспомнил то, что забыл. Я вспомнил… власть исцелять плоть и уничтожать плоть… Так что вставай, Наталия, потому что теперь я хозяин меча и тебе придется сделать по-моему.
Другой рукой я гладил ее по волосам и по лбу, повторяя:
– Не умирай… не умирай…
Мне казалось, что это длилось очень долго, но вот Наталия открыла глаза, глубоко вздохнула, и я понял, что спас ее.
52
Наверное, после этого я бы истек кровью рядом с Наталией, но появился Майк, который и нашел нас в той пещере. Вскоре какие-то люди погрузили нас на носилки и подняли по тропе наверх, а там уже ждал вертолет. И на этом вертолете нас переправили в лондонскую больницу.
Спустя две недели я уже мог садиться и по чуть-чуть есть густую пищу. Правда, больничная и при лучших обстоятельствах не особенно вкусная, а так как дело происходило в Англии, то еда была просто паршивой.
Мне сделали две операции: удалили часть толстой кишки и подлатали левое легкое, которое Могар порвал своим последним тычком. Спустя еще две недели я начал понемногу ходить. Иногда Наталия прогуливалась со мной по коридору. Мы почти не разговаривали, но она поблагодарила меня за то, что я спас ей жизнь.
А я однажды спросил, верит ли она в ангелов.
– В детстве верила, что у меня есть ангел-хранитель, – ответила Наталия.
– Это не считается. Малые дети и в Санта-Клауса верят. Твой отец говорил, что ангелы существуют, верим мы в них или нет.
Наталия отвернулась, а я готов был отвесить себе пинка за то, что упомянул ее отца. Она ведь впервые заговорила со мной как с человеком нормальным хотя бы наполовину.