В 16–10 Алик почувствовал, как его тронули за локоть. Повернув голову. Он увидел все ту же цыганку.
— Пришел, серебряный мой? Вот и молодец! Подожди еще минутку…
С этими словами красотка скрылась в толпе. "Показывала меня кому-то", — понял Базарджян. Почему-то вспомнилось библейское выражение "поцелуй Иуды". Действительно, не прошло и минуты, как перед ним со стаканом чая в руке возник солидных габаритов мужчина, обладавший воловьей шее и очень широкими кистями рук.
— Не возражашь, если я примощусь напротив?
— Да стой где хочешь, только порядок не нарушай!
— Это я тебя сюда пригласил.
— Этот я уже понял.
— И ты даже не спрашиваешь, зачем?
— А чего спрашивать? Скажешь, наверно, раз звал.
— Спокоен и не любопытен… Ну-ну!
Вот в этом незнакомец сильно ошибался! Сердце у Базарджяна стучало гораздо сильнее, чем требовалось, а горло пересохло так, что даже отвратительный кофе, который он отхлебнул, показался ему нектаром.
— Мне сказали, что на рынке ты новичок? Еще не оброс знакомствами, связями?
— Новичок. Да и в агентстве без году неделя.
— Это хорошо. Скажи, лишние пятьсот долларов в месяц тебе не помешают?
— А кому они помешают? Я таких не знаю!
Тут Алик сообразил, что подобная неразговорчивость должна показаться подозрительной: получалось, он притащился на встречу, а говорить не хочет. А ведь не хотел бы, — не пришел. Поэтому он решил проявить интерес:
— Что же я должен делать за эти деньги? Эксклюзивно присматривать за твоим павильоном? У тебя там золотые котлы?
— Забавный ты парень! То молчишь, то вопросами сыпешь… А делать ты будешь должен то, что тебе прикажу я. Можешь не волноваться, помирать мне, как поется в одной песне, рановато, поэтому приказы самоубийственными не будут. Годится?
— Нет, братец, не годится! Или рассказывай, кто ты и чего хочешь, или разойдемся, и разговора не было.
— Вот ведь какой любопытный! Но ты должен понимать, что за красивые глаза такие деньги не предлагают! И если я тебе хоть что-нибудь расскажу, ты уже станешь моим соучастником. Может, слышал поговорочку, что в воровской "закон" вход — полушка, а выход — пятак? Кстати, ты меня уже знаешь в лицо… Это, между прочим, может быть для меня опасно, а значит опасно и для твоего здоровья!
— Ты, братец, зря меня пугаешь! Я может и молодой, да не дурак. Короче: чего ты от меня хочешь? Ты ведь мне так и не ответил! Будешь опять крутить, уйду.
— А ты не дурак, — одобрительно сказал обладатель бычьей шеи, — я рассчитывал, не заметишь, что вопросы твои без ответа остались. Ладно, слушай. Звать меня будешь Большим. О задаче моей тебе знать не обязательно, но я тебе намекну, а ты — поймешь: когда я ее решу с твоей и других людишек помощью — не бесплатной, заметь! — я смогу хорошо устроить тебя на этом рынке. Хочешь, главным сборщиком "черного налика"?
Базарджян понимал, что он, а вернее, "новичок охранник", попал в скверный переплет: или соглашайся, или до утра не доживешь, Большой слишком много ему рассказал. И поэтому он решил ослушаться приказа Козлова и начал торговлю.
— Тысяча.
— Что, тысяча? — не понял Большой.
— Говорю, тысяча долларов в месяц. Всесвятский рынок стоит того, чтобы платить мне тысячу!
— А очко не треснет?
— Тысяча, пока не запросил полторы. Плата за риск, понял? Знаю я, чем ваши игры заканчиваются! А ты от кого?
— Что-то, парень, утомили меня твои вопросы! Ладно, кусок, так кусок. По рукам?
— По рукам, шеф!
— Вот так-то лучше! А теперь доставай бумагу и карандаш. Адресок мне свой запишешь, ФИО, год и место рождения — для начала.
— Писать нечем, — старлей показал забинтованную руку, — давай, я тебе продиктую.
— А мне — не на чем, — осклабился Большой.
— А ты возьми мой блокнот, — показал Базарджян на торчавшие у него из заднего кармана штанов по обычаю всех постовых ментов записную книжку и карандаш. (В былые годы, во времена фраков и смокингов, этот карман назывался "револьверным").
Большой аккуратно записал затребованные данные и засунул книжку обратно.
— А когда аванс? — задал закономерный вопрос "продажный" охранник.
— При следующей встрече. И не забудь: Минздрав предупреждает: вход — полушка, выход — пятак!
ВТОРНИК, 16–11 — 17–03. БЫКОВ
Та шо ж такое, товарищи бандиты! — дурным голосом, полным ненаигранного ужаса, запричитал капитан. — Та за шо ж вы надумали меня палити?
— Не любит, падло! — сладострастным голосом констатировал Перо, и приблизился еще на несколько шагов. — Ох, не любит!
— Колись, гнида, — наклонился к Алексею Хандыбин, — кто тебя к нам прислал? Перо! — отдал он короткую команду своему подручному, который, насвистывая свой любимый мотивчик, в полной готовности стоял рядом.
"Качок" резким движением провел горелкой поверх головы Быкова, так, что пламя основательно подпалило волосы и слегка обожгло лоб. Ему было пока не больно, но жутко страшно, особенно страх усилился, когда в тесном помещении распространился запах паленого волоса. Его паленого волоса!
— Дядечку Хандыбин, — пуще прежнего заблажил капитан, — нихто меня до тебе не присылав, я сам приихав! Горячев я, Толик, з Запорижья!
— Адрес, — страшно улыбнулся директор, — говори адрес, где жил, и где работал!
— Хата на вулици Перемоги, семь, а працювал на Жовтневой.
— Номер дома на Жовтневой? — рявкнул Перо и еще раз махнул лампой.
— Та не помню я. Мабуть, четвертый?
— На улице Перемоги, казачок засланный, в доме N7, в двадцать второй квартире, проживает семья Гнатюков!
— А автосервис на Жовтневой располагается в доме семь! — поддержал шефа Перо.
Однако Хандыбин зыркнул на него глазами. Скорее всего, активное участие заплечных дел мастера в допросе не предполагалось — было очевидно, что всю жизнь объем бицепсов Пера увеличивался в обратной пропорции к количеству серого вещества в его узколобом черепе.
Быков внутренне перевел дыхание. Стало ясно, что подозрительного новичка "берут на понт": в хорошо знакомой Алексею квартире на улице Победы, ныне Перемоги, до сих пор жила его тетка Кристина Викторовна Горячева. Что же до здания автосервиса, то оно, насколько Леша мог помнить, располагалось в конце достаточно длинной Жовтневой (бывшей Октябрьской) улицы, и уж никак не могло нумероваться однозначным числом. Осознав все это, капитан почувствовал себя сильным, как Антей
[9]
, прильнувший к земле. Поэтому он свободной рукой рванул на груди ворот рубашки, и дурным голосом потребовал:
