— Тебе, парень, сильно повезло! Во вчерашней драке замели Коляныча, и мой человек в ментовке сообщил, что на него одно старое дело повесили: "пальчики", курва, им на память в свое время оставил. Он, когда помоложе был, фартовым делом занимался — сейфы вскрывал, вырезал у них заднюю стенку. Знаменитый мастер был! И у меня Коляныч по специальности устроился: варил-резал кузовные номера, вот его и заменишь, вроде получается у тебя. Платить буду восемьсот баксов в месяц, сегодняшний стольник не в счет. Поживешь пока здесь, в соседнем гараже. Свобода — как на зоне: в пределах забора ходи где хочешь, только в два дальних гаража не лезь — не дорос еще. За территорию сервиса — или вместе с Пером, или с другими рабочими. Испытательный срок — три месяца. Выдержишь — получишь полную свободу и штуку в месяц, не выдержишь — отдам тебя Перу. То же самое будет, если соберешься увольняться или убежишь. Согласен?
— А кажу ни, шо буде? — задал риторический вопрос "ханурик". — Секир-башка буде! Як пить дать, буде. Потому кажу, согласен. Опять же: иде я стильки грошив напрацюваю?
— Молодец, одобрил Хандыбин ход мыслей своего нового сварщика Горячева, — на вид с дуринкой, а соображаешь! А теперь, чтоб я был спокоен, пожмите с Пером друг другу руки.
Остаток дня капитан провел со сварочным аппаратом в руках, забежав предварительно в медпункт наложить на обожженную ногу повязку. За медсестру в нем по совместительству была Зинаида. Увидев ожог, она ахнула:
— Это кто ж тебя так, Перо?
— Нет, я сам, — нормальным языком ответил ей Алексей, которому надоело уродовать украинский, — производственная травма.
— Ага, щас! — не поверила секретарша. — Штанина-то не повреждена. Не умеешь врать, и не ври! Ах ты, бедненький, — она с состраданием погладила Лешину голову, — сейчас мы тебе ножку подлечим…
Обрабатывая и перевязывая рану, она простодушно щебетала о том и сем. Попутно сообщив, что "Перо — тупой садист и убийца" и что он на нее "давно зарится, да боится директора".
— Вот и все, бедненький, — сообщила она капитану, завязывая бинт. — А ты ничего парень, мужественный, не ныл. Приходи завтра поменять повязку.
Схватив висевший на поясе мобильник и отрапортовав: "Бегу, шеф!", она метнулась в сторону офиса, а Быков отправился в ангар. До конца смены он вкалывал как проклятый под неостановочную болтовню снова прилипшего к нему Виталика. Эта трескотня мешала сосредоточиться на решении непростой задачи: что нужно сделать для того, чтобы в четверг не явиться на Петровку на вечернее совещание в компании к полковнику с закадычным другом Пером.
СРЕДА, 22–55 — ЧЕТВЕРГ 01–47. ОВЕЧКИНА
К ночи похолодало. Злой ветер больно хлестал по щекам жесткими снежинками, похожими скорее на ледяную пыль заполярных буранов. Белые змейки поземки, которые он гнал по обезлюдевшей Петровке в сторону бульвара, не причиняя каких-то дополнительных неудобств, усиливали ощущение арктической стужи. Овечкина и Козлов чинно прогуливались под ручку около входа в сад "Эрмитаж", отчаянно завидуя Баранову, который — чтобы не спугнуть "клиента" — страховал их, сидя в стоявшей неподалеку машине.
— Интересно, как мы смотримся со стороны? — задумалась вслух майор. — Наверно, как двое сумасшедших сторонников здорового образа жизни.
— Уже продрогла? — правильно перевел ее замечание Козлов.
— Ужасно! Не забывайте, что я — автомобилист, а значит растеряла значительную часть нашей национальной холодоустойчивости.
— Н-да, русский народ к холоду привычен. Когда я в первый раз был в Сибири, в славном городе Иркутске, там было минус сорок два градуса. Представьте себе изумление коренного москвича: в первый же час пребывания там я столкнулся с мужичком, весьма плюгавеньким, надо сказать, на вид, который выносил на двор мусор, будучи в майке. До сих пор помню, как от него во все стороны пар валил! Причем на голове у него был треух, а на ногах — валенки…
— Да, впечатляет. Но не забывайте, Климент Степанович, о климатических отличиях: у нас влажность практически никогда ниже шестидесяти процентов не опускается, а там и пятьдесят раз в сто лет бывает! А сухой-то морозец, куда как нежнее!
Недалеко от них припарковался мерседес, из задней двери которого неторопливо вылезал Крамской. Все-таки он фигляр, подумала Лида, увидев, что одет он с шиком конца девятнадцатого века: длинное черное драповое пальто с бобровым воротником и бобровая же круглая шапка.
— Ему только трости не хватает! — иронически бросила она своему спутнику, и чуть не прыснула: оказавшись на тротуаре, Крамской пошарил в глубине автомобиля и достал трость.
Неторопливо подплыв к ожидавшим его офицерам, он церемонно приподнял свой замечательный головной убор и поклонился:
— Добрый вечер, господа! Погодка, должен сказать, не для ночных прогулок! Чем обязан, Лидия Сергеевна? Я полагал, что знаю, о чем мы будем говорить, но увидев Вас в компании этого пожилого джентльмена, да еще в двух шагах от ГУВД и с засадным полком в виде молодого человека вон в том автомобиле понял, что заблуждался. Признаться, я заинтригован!
— Все очень просто, Петр Валерьянович! Я решила начать помогать Вашим неназванным серьезным людям авансом, в виде гуманитарной, так сказать, помощи.
— О, это наше свидание обещает стать еще более интересным, чем я осмеливался предполагать! В чем же заключается Ваша гуманитарная миссия? Хотелось бы также полюбопытствовать, кто Ваш спутник?
— Простите великодушно, Петр Валерьянович, — Овечкиной доставляло изрядное удовольствие пародировать старозаветный стиль разговора собеседника, — что я не представила Вас сразу: мой спутник и есть упомянутая гуманитарная миссия, собственной персоной. Прошу знакомиться: полковник МУРа Козлов Климент Степанович…
— Гражданина Крамского Петра Валерьяновича мне представлять не надо, — перебил ее Старый К., - я его хорошо знаю заочно!
Надо отдать должное "помощнику депутата", он держался хорошо: лишь на долю секунды в его глазах что-то мелькнуло, а потом г-н Крамской разлился в широкой обаятельной улыбке:
— Я сознавал, что в Москве есть несколько людей, меня знающих… Но о популярности в столь, кхм…, специфических кругах я и не помышлял! Чем же, Климент Ефремович, может помочь мне Ваше ведомство?
— Степанович, с Вашего позволения.
— О, простите великодушно, Климент Степанович! Как-то, знаете, навеяло…
— Мне, простите великодушно, — скрипучим голосом ответил полковник, — фамилия Ваша тоже кое-что навеяла!
— Вы о передвижниках? — благородно откинув голову, спросил Крамской.
— Нет, о бандитах!
Широко раскрыв в неподдельном изумлении глаза, Петр Валерьянович воспитанно подавил праведное возмущение и холодно поинтересовался:
— Могу ли я осведомиться о причинах столь дикой ассоциации?
— Можете, гражданин Крамской, можете! И даже должны, поскольку иначе вам будут не совсем понятны масштабы услуги, которую мы с майором Овечкиной хотим предоставить Вашим неназванным, как она изящно выразилась, друзьям.
