Но потом ее лицо снова потемнело.
– Думаю, она сделает это медленнее. По дюйму за раз, когда ты не видишь. Но даже если она и не сделает…
– Что?
– Я не сержусь на тебя, Гарри, – сказала она. – И ненависти к тебе у меня нет. Я не думаю, что ты прогнил. Но множество людей угодили в ту же ловушку, что и ты. Людей, получше, чем мы с тобой.
– А, – сказал я. – В ловушку Злой-Королевы-Фэйри?
– Господи, Гарри, – тихо сказала Мёрфи. – Не обязательно хихикать, носить черное и расписываться кровью, чтобы стать злобным монстром.
– А как, черт дери, по-твоему это происходит?
Она покачала головой, в глазах ее читалась боль.
– Такое происходит с людьми. Обычными людьми. Они делают сомнительный выбор и, может быть, для этого у них были очень веские причины. Они делают выбор за выбором, и ни один из них не устраивает бойню святых, не забивает сотнями детенышей тюленей, не ведет себя как псих в обитой резиной камере. Но все это по чуть-чуть суммируется. И потом, в один прекрасный день, они осматриваются и понимают, что настолько далеко заступили черту, что уже не помнят, где она проходила прежде.
Я отвернулся. Что-то ныло в груди. Я ничего не сказал.
– Ты понимаешь? – спросила она тихим голосом. – Понимаешь, насколько в предательски ненадежную превращается почва, на которой ты стоишь?
– Абсолютно, – сказал я.
Она несколько раз кивнула. Потом сказала:
– Думаю, это уже кое-что.
– И все? – спросил я. – В смысле… Это единственная причина, почему ты пришла сюда?
– Не вполне, – сказала она.
– Ты не доверяешь мне, – сказал я.
Ее глаза не встретились с моими, но и взгляда моего она не избегала.
– Это в значительной степени будет зависеть от последующих нескольких минут.
Я вдохнул и выдохнул через нос, и еще, и еще раз, стараясь оставаться спокойным, с ясной головой.
– Ладно, – сказал я. – Что ты хочешь, чтобы я сделал?
– Череп, – сказала она. – Я знаю, что это. И Баттерс знает. И… Он слишком могуществен для того, чтобы оставить его не в тех руках.
– То есть, моих? – спросил я.
– Я скажу тебе, что я знаю. Я знаю, что ты вломился в его жилище, когда он был на работе, и забрал череп. Я знаю, что ты оставил Энди в синяках и порезах. И знаю, что, уходя, ты все разнес там вдребезги.
– И это, по-твоему, значит, что я стал негодяем?
Она склонила голову на сторону, словно размышляя над сказанным.
– Я думаю, ты, вероятно, действуешь, руководствуясь каким-то принципом безрассудного героя-одиночки. Скажем так… меня беспокоит, что тебе приходится жонглировать уже слишком многими вещами.
Я подумал о том, чтобы рявкнуть на нее, но… она была права. Боб – слишком мощный ресурс, чтобы позволить ему попасть в руки человека, который не сможет распорядиться им ответственно. А я исполнял роль Зимнего Рыцаря на полных оборотах около двенадцати часов, и уже узнал многие тревожащие вещи о себе самом. За двенадцать часов.
Каким я стану через двенадцать дней? Двенадцать месяцев? Что, если Кэррин права, и Мэб подкрадывается ко мне тихой сапой? Или еще хуже: что, если я просто человек? Она была права и в этом. Власть развращает – и люди, развращаясь, похоже, никогда не замечают, что с ними происходит. Я только что сказал Баттерсу, что я не пуленепробиваем. Каким же самоуверенным ослом я должен быть, чтобы думать, что морально неуязвим и непогрешим? Что у меня достанет мудрости и ума и находчивости, чтобы избежать силков власти, ловушек, которые превращали людей, лучших, чем я, в нечто ужасающее?
Я не хотел, чтобы она оказалась правой. Эта идея мне совсем не нравилась.
Однако отрицать очевидное – занятие для детей, а я должен быть взрослым.
– Ладно, – сказал я сдавленным голосом. – Боб лежит в сумке, в гостиной. Верни его Баттерсу.
– Спасибо, – сказала она. – Я нашла, где ты оставил мечи.
Речь шла о Мечах Креста, двух из трех священных клинков, предназначенных для рук праведных в битве с истинным злом. Я оказался их нянькой, смотрителем и хранителем. Большей частью они лежали в моей квартире, покрываясь пылью.
– Да? – сказал я.
– Я знаю, насколько они могущественны, – сказала она. – И знаю, насколько уязвимы в неправильных руках. Я не собираюсь говорить тебе, где они. Я не собираюсь возвращать их тебе. Это не обсуждается.
Я медленно выдохнул. Нарастающий постепенно, жесткий гнев узлом скручивался внутри.
– Они… были моей ответственностью, – сказал я.
– Прежде, – сказала она. Ее голубые глаза сияли стальной твердостью. – Но уже нет.
В комнате стало невыносимо жарко.
– Положим, я не соглашусь?
Я не помню, что двигался. Помню лишь, что со всей мощью ударил основанием ладони в дверь в шести дюймах над головой Кэррин. Удар прозвучал как выстрел, а я нависал над ней, тяжело дыша – и разница в наших размерах была, черт возьми, почти комической. Если бы я захотел, то обхватил бы ее шею одной рукой. И если бы сжал, эта шея легко сломалась бы.
Кэррин не шелохнулась. Не сделала ни единого движения. Она смотрела на меня снизу и ждала.
Это ударило меня: осознание того, что я подумал, что мои инстинкты криком приказывали мне сделать. И я внезапно обмяк, склонив голову. Дышал я неровными толчками. Потом закрыл глаза, пытаясь выровнять дыхание.
И тогда она коснулась меня.
Легким жестом положила ладонь на мое измочаленное предплечье. Двигаясь осторожно, словно я был из стекла, ее пальцы скользнули вниз по моей руке к ладони. Она мягко взяла ее и опустила, не прикладывая никаких усилий. Потом левой рукой взяла мою правую ладонь. Какой-то момент мы стояли так, взявшись за руки, опустив головы. Похоже, она понимала, через что я прошел. Но не давила на меня. Она просто держала мои ладони и ждала, пока мое дыхание не восстановится.
И потом тихо сказала:
– Гарри, тебе нужно мое доверие?
Я отрывисто кивнул, не говоря ни слова.
– Тогда ты должен в чем-то довериться и мне. Я на твоей стороне. И пытаюсь помочь. Пусть все идет как идет.
Я пожал плечами.
– Ладно, – сказал я.
Ее ладони в моих казались совсем маленькими и теплыми.
– Я… мы были друзьями с давних пор, – сказал я. – С того тролля на мосту.
– Да.
Мои глаза затуманились, – глупость какая – и я закрыл их.
– Я знаю, что облажался, – сказал я. – И собираюсь с этим жить. Но я не хочу терять тебя.
В ответ Мёрфи подняла мою правую ладонь и прижала ее к своей щеке. Я не открывал глаз. Я не слышал этого ни в ее голосе, ни в дыхании, но почувствовал, как моей руки коснулась влага.
