– Тогда на что же это было похоже? – простодушно спросил он, по-прежнему улыбаясь. Казалось, он забавлялся, глядя на нее, и уж, во всяком случае, нисколько не был смущен.
– Это было похоже на то, что вы хотели склонить сержанта Уилсона к гомосексуальным действиям.
– Хотел, – просто ответил Льюс.
Она была настолько потрясена, что не смогла даже найти что сказать. Потом наконец спросила:
– Но зачем?!
– О, то был просто небольшой эксперимент. Он ведь голубенький, наш Майкл. И я хотел посмотреть, что он будет делать.
– Это клевета, Льюс!
Он рассмеялся.
– Что ж, пусть подает на меня в суд. Говорю вам, он очень, очень голубой мальчик.
– В таком случае как объяснить, что первым начали вы? Бог с ним, с сержантом Уилсоном, но вы-то ни в малейшей степени не склонны к гомосексуализму.
Мгновенное движение, которое он сделал, заставило ее невольно отпрянуть: он скользнул как-то боком и сел с краю на стол, наклонившись к ней так близко, что она могла разглядеть необычную радужную оболочку его глаз – она состояла из множества разноцветных полос и крапинок, благодаря чему глаза могли менять свой цвет наподобие хамелеона. Зрачки были слегка расширены, в них мелькали отражения окружающих предметов. Она почувствовала, как сердце ее неистово забилось, как нахлынуло воспоминание о первых двух днях его пребывания в отделении. Взгляд его ввергал ее в странное оцепенение, он гипнотизировал, почти заколдовывал ее. Но его последующие слова вырвали ее из этой колдовской хмари, чары перестали действовать.
– Радость моя, я – все, – мягко сказал он. – Все, что ни пожелаешь. Молодое, старое, мужское, женское – все это моя добыча.
Отвращение подступило к самому ее горлу.
– Остановитесь! Не говорите так! Это гнусно!
Лицо его было совсем близко от ее лица, и она вдохнула чистый здоровый запах, исходивший от его тела.
– Ну же, сестренка, попробуйте меня! Знаете, в чем ваша проблема? Вы еще никого не попробовали. Почему бы вам не начать с самого лучшего, что есть здесь? А лучший – я, это так, женщина, ты затрепещешь в моих руках и разорвешь себе горло, умоляя еще и еще!.. Ты представить себе не можешь, что я могу с тобой сделать. Сестренка, только попробуй меня! Не трать себя на какого-то педика или на этого фальшивого английского индюка, который сдох и у него уже ничего не держится. Возьми меня! Я лучше всех.
– Пожалуйста, уходите, – сказала она.
Лицо ее заострилось, ноздри дрожали.
– Мне обычно не нравится целоваться, – продолжал он, как будто не слыша ее, – но тебя я хочу поцеловать. Ну, давай же, сестренка, поцелуй меня!
Здесь некуда было отступать: спинка ее кресла примыкала почти вплотную к стене, так что она сама едва помещалась на сиденье. Но от ее резкого рывка кресло с грохотом ударилось о подоконник. В ярости от полученного оскорбления она резко выгнулась назад, так что даже Льюс не смог бы тут ошибиться и приписать эту вспышку чему-нибудь другому.
– Вон, Льюс! Сейчас же!
Она прижала руку ко рту, как будто боялась, что ее вот-вот вытошнит, и не сводила глаз с этого страшного в своей красоте лица, как будто воочию увидела самого дьявола.
– Ну что ж, дело ваше, пропадайте попусту, – бросил он и поднялся, похлопывая по брюкам, чтобы унять возбуждение. – Какая же вы дура! Ни с одним из них вы не получите удовольствия. Они не мужчины. Я единственный здесь мужчина.
После того как Льюс ушел, сестра Лэнгтри долго разглядывала дверь, изучая ее конструкцию с пристальным вниманием, пока наконец не почувствовала, что ужас и паника начинают ослабевать. К горлу ее подступил комок – ей так сильно хотелось плакать, что только продолжительный осмотр деталей на двери не позволил слезам пролиться. Ведь она почувствовала в нем силу, непреклонную волю добиться своего во что бы то ни стало. Как знать, не это ли почувствовал и Майкл, пригвожденный на месте немигающими похотливыми глазами.
Раздался стук, и в кабинет вошел Нейл и закрыл за собой дверь. Одну руку он держал за спиной, что-то в ней пряча. Перед тем как сесть, он вытащил портсигар и протянул ей. По принятому между ними ритуалу она должна была сначала изобразить на лице видимость недовольства, но сейчас ей было не до ритуалов: она выхватила сигарету и поскорее наклонилась к зажигалке – настолько необходимо ей было сейчас закурить.
При этом резком движении ее ботинки шаркнули об пол, и Нейл с удивлением поднял брови:
– Я думал, что вы всегда снимаете сначала ботинки, прежде чем сесть за стол. Вы точно уверены, что все в порядке, сестренка? Может быть, у вас температура или голова болит?
– Ни головной боли, ни температуры у меня нет, господин доктор, и я отлично себя чувствую. А ботинки остались на ногах, потому что, когда я входила, я как раз поймала у двери Льюса, а мне обязательно надо было с ним поговорить. Так что о ботинках я просто забыла.
Нейл встал, обошел стол и, с трудом протиснувшись в узкое пространство, опустился на колени около ее кресла.
– А ну-ка, поднимем ножки.
Пряжки на гетрах были очень тугими, так что ему пришлось повозиться с ними, прежде чем они расстегнулись. Он стащил гетры, развязал шнурок на одном ботинке так, чтобы его можно было стащить, и заправил край брюк в носок. Затем он проделал то же самое с другой ногой, после чего сел на корточки и повертел головой в поисках парусиновых туфель на каучуковой подошве, которые она носила в отделении вечером.
– На нижней полке, – подсказала она.
– Вот теперь хорошо, – с удовлетворением сказал он, завязав шнурки. – Ну как, удобно?
– Да, спасибо.
Он снова сел в кресло.
– У вас измученный вид.
Она бросила взгляд на руки – они дрожали.
– Так, приняла кое-что, – сказала она.
– Тогда почему бы не поболеть еще?
– Да это же только нервы, Нейл.
Они курили молча, она – глядя в окно с нарочитым интересом, он – не сводя с нее глаз. Наконец она повернулась, чтобы потушить сигарету, и тогда он взял лист бумаги, лежавший на столе чистой стороной вверх, и положил перед ней.
Майкл! Именно такой, каким она видела его, красивый, сильный, глаза смотрят на нее так прямо и искренне, что просто невозможно себе представить, что за ними скрывается что-то недостойное мужчины.
– Это лучшее из всего, что вы сделали, Нейл, даже лучше, чем Льюс, я так считаю, – воскликнула она, пожирая глазами рисунок и надеясь, что она все-таки не подскочила, когда увидела, что он ей принес. Она осторожно вернула ему лист. – Пожалуйста, повесьте его сами.
Он послушно поднялся и принялся прикреплять рисунок кнопками к стене, расположив его справа в среднем ряду, около своего собственного портрета. Сравнение оказалось не в его пользу, ибо, изображая себя самого, ему не удалось сохранить обычную непредубежденность, и человек на портрете выглядел больным, напряженным, измученным.
