– Никак, – сказал Торранс. – Но ему и не надо, – он обернулся к Уокеру. – Нам нужен кто-то, кто за нас поручится, кому доверяет тамошний управитель и кто согласится выйти в роли второго плана. Не припомните никого похожего?
Уокер немного подумал, посасывая погасшую трубку. Затем он улыбнулся, не выпуская из зубов изжеванный мундштук и злобно блестя крысиными глазками.
– Клянусь святым Георгием, и правда припоминаю.
Приглашенный Уокером статист был небольшим атлетически сложенным господином слегка за тридцать, с очень темными, коротко подстриженными волосами и глубоко посаженными глазами еще темнее. На следующее утро мы встретились с ним в нескольких милях к западу от Лондона, у ворот Хэнвеллского приюта для душевнобольных.
Представив фон Хельрунга и меня (по настоянию фон Хельрунга Торранс с нами не поехал; думаю, мейстер Абрам беспокоился, как бы его присутствие не превратило щекотливую ситуацию в опасную), Уокер сжато пересказал наш наскоро составленный план освобождения Уортропа. Темноволосый господин предложил несколько поправок в сценарий, но в общем и целом казался вполне довольным нашей будущей аферой.
– Я, знаете ли, как-то встречался с Уортропом, – поведал он нам. – В семьдесят седьмом или семьдесят восьмом году, когда учился в Эдинбурге. Он приехал посоветоваться с доктором Беллом
[66]
по какому-то делу – не знаю точно, по какому, Белл держал это в строжайшей тайне. Помню, Уортропа было видно издалека – такой уж высокий и худой, с пронзительными темными глазами, что словно прорезали вас насквозь. Он пожал мне руку и сказал непринужденно, как будто говорил о погоде: «Рад знакомству. Вижу, вы недавно вернулись из Лондона». Я был поражен. Как он узнал? Белл потом клялся мне, что ничего ему не рассказывал, но должен признаться, что насчет этого я так профессору и не поверил. Все время хотел спросить Уортропа, откуда он знал…
Фон Хельрунг мягко прервал словоохотливого шотландца, сказав:
– И мы счастливы предоставить вам такую возможность! Я уверен, Пеллинор вспомнит вашу встречу. Его память поразит вас не меньше, чем наблюдательность и дедуктивные способности. Вопиющая несправедливость, что он заперт здесь. Уверяю вас, сэр, Пеллинор не более безумен, чем вы или я, и мы будем вашими вечными должниками за помощь в деле его скорейшего освобождения из этих стен! Ведите же, а мы последуем за вами!
Нас провели через будку привратника, откуда сторож отправил нас в контору. Та находилась в главном здании: простом – разве что чересчур массивном – трехэтажном строении по ту сторону просторного палисадника. Пока мы шли к нему по гравийной дорожке, мое сердце пустилось вскачь, а глаза выискивали доктора. Я был взволнован, встревожен и немного испуган. Если наш план провалится, доктор, может быть, никогда не покинет этих стен.
Я не заметил монстролога – но видел, как другие пациенты ухаживали за кустами при помощи садовых ножниц и леек. Кто-то нес белье и корзины с хлебом из прачечной и пекарни, а кто-то предавался ленивому променаду по ухоженному газону. Кто был погружен в серьезную беседу, кто беспечно смеялся, и больше всего эти люди походили на горожан, выбравшихся на воскресную прогулку в парк, чем на обитателей приюта для умалишенных. Я тогда этого не знал, но Хэнвелл далеко опередил свое время в обращении с душевнобольными. Поселите беднягу из американского желтого дома – к примеру, из Блэквелл-Айленда – в Хэнвелл, и он наверняка решит, что умер и попал в рай.
Не думаю, впрочем, что Уортроп бы со мной согласился.
Наш соучастник записал нас в журнал посещений.
– Доктор Хайрам Уокер, мистер Авраам Генри с внуком, к управляющему, – сообщил он клерку. – И скажите ему, пожалуйста, что с ними доктор Конан Дойль.
Часть двадцать вторая
«Я бы с радостью умер»
– Артур Конан Дойль! Я положительно счастлив, сэр, – произнес директор Хэнвеллского приюта для душевнобольных, поспешно вводя нас в свой личный кабинет. – Должен признаться, что мы с супругой – страстные поклонники ваших произведений. Моя благоверная позеленеет от зависти, когда узнает, что виделся с создателем великого Шерлока Холмса!
Конан Дойль принял похвалы скромно; по правде, он казался ими почти сконфуженным и быстро переменил тему.
– Надеюсь, у вас была возможность прочесть мою утреннюю записку, – сказал он.
– Да, она у меня где-то тут, – ответил управляющий, шаря в стопках бумаг у себя на столе. – Если не возражаете, я сохраню ее на память о… Да, вот и она; здесь. Ах да, Уильям Генри. Очень интересный случай.
– Это доктор Уокер, мой добрый друг и личный терапевт мистера Генри, – сообщил Конан Дойль. – А эти джентльмены – мистер Авраам Генри, отец Уильяма, и его внук, первенец Уильяма, Уильям-младший.
– Билли, – вставил фон Хельрунг. – Родня зовет его Билли, герр доктор.
– Вы немец, мистер Генри?
– Я австриец, но мой сын Уильям родился в Америке.
Управляющий был удивлен.
– Но мистер Боатмен утверждал, что ваш сын – британский подданный.
– Да-да, так оно и есть, – быстро сказал фон Хельрунг. – Ной вас не обманул, герр доктор. Уильям родился в Америке, но иммигрировал сюда, когда ему было двадцать – изучать медицину в… – он явно терялся. Наши приготовления были так поспешны, что заполнить каждую страницу подложной биографии Уортропа мы не додумались.
– В Эдинбургском университете, – вставил Конан Дойль. – Примерно через год после того, как я его закончил.
– А потом он влюбился в местную девушку, женился на ней и принял подданство, – подытожил фон Хельрунг с громким вздохом облегчения.
– А, Аннабель, – сказал управляющий.
– Кто?
– Аннабель. Супруга мистера Генри, ваша невестка.
– Ох! Простите старику нехватку соображения. Я думал, вы что-то другое сказали, про… что-то еще. Да, милая бедняжка Аннабель! Он любил ее самой сильной на свете любовью, в этом чудесном королевстве на берегу морском.
– Да, – согласился управляющий, слегка поморщившись. – Хотя мистер Боатмен не упоминал ни о каком потомстве от этого брака. В сущности, он сообщил нам, что он, мистер Боатмен, единственный родственник Уильяма.
– Что ж, в каком-то смысле мой внук Ной прав.
– В каком-то смысле?
– Я объясню.
– Жду этого с нетерпением, – ответил управляющий, бросив озадаченный взгляд на Конан Дойля. Уклончиво улыбавшийся писатель нервно барабанил пальцами по своей шляпе-котелку.
Фон Хельрунг постарался как мог.
– Матушка Ноя – единственная сестра Уильяма – трагически погибла в возрасте двадцати двух лет. Ною тогда и трех не исполнилось. Чахотка. Он был единственное ее дитя. В то время я жил со своей супругой, Еленой, в Массачусетсе, где мы и вырастили Уильяма и Гертруду…
