– Ах, добрый вечер, – говорит она приветливо. – Не
вы ли мне звонили насчет помады? Прошу вас пройти и снять шляпку. Мне нужно
ваши волосы посмотреть.
Она принимает у меня шляпку, кладет на подзеркальник и
извиняется за отсутствие горничной: оказывается, та отпросилась на именины
племянницы.
– Пройдемте в кабинет, там светлее. Хозяина тоже нет дома,
они с женой летом на даче живут, в Подвязье.
У меня мгновенно в памяти словно вспыхивает огонечек
сигнальный при этом слове. Именно в Подвязье сошел с поезда человек, оставивший
в тамбуре страшный груз – расчлененное тело неизвестного.
– И давно ли они на даче? – спрашиваю я тем легким
тоном, которым люди говорят, когда желают поддержать незначащий, ни к чему не
обязывающий разговор.
– Да уж больше месяца, – так же безразлично отвечает
m-lle Вильбушевич, отворяя передо мной дверь небольшого кабинета, в котором
явно никто давненько не работал, в слишком уж образцовом порядке лежат тут
какие-то бумаги, книги, слишком остро зачинены карандаши. А на пресс-папье не
видно ни пятнышка чернил. Правду сказала m-lle Вильбушевич, хозяева отсутствуют
давно, поэтому я прогоняю подальше мелькнувшее подозрение. Кстати сказать,
десятки людей ежедневно приезжают в Подвязье и покидают его, так что, ежели я
стану делать стойку, словно какой-нибудь охотничий пойнтер, при одном лишь
упоминании этой станции…
– Присядьте вот здесь, у окошка, – велит мне m-lle
Вильбушевич и, чуть касаясь моей головы, принимается рассматривать мои волосы.
Я же неприметно разглядываю ее.
Между прочим, Вильбушевич – яркая брюнетка. Причем
обкрученные вокруг головы тяжелые косы ее из тех, какие называются
иссиня-черными. Ни намека на рыжину! Видимо, она не пользуется тем товаром,
который сама же распространяет. Почему? Только ли потому, что не хочет портить
прекрасный оттенок своих волос? Или есть другие причины?
– Ну что ж, – говорит в эту минуту m-lle
Вильбушевич, – кажется, я понимаю, отчего вам захотелось обратиться ко мне
за помадой.
Да неужели понимает?!
– Волосы у вас тонкие, пышные и красивые, но, очевидно, их
немало выдирается гребнем при расчесывании? Вы хотите укрепить их корневую
систему? Репейное масло, которое входит в состав помады Анны Чилляг, поможет
вам сделать это, – вещает она с такими интонациями, словно читает назубок
рекламный проспект. – Кроме того, у ваших волос, конечно, очень милый
темно-русый цвет, но он несколько пресноват, не правда ли? Уникальная помада
Анны Чилляг придаст им яркий, живой, насыщенный оттенок, который сделает вас
поистине неотразимой.
На мой взгляд, эта особа излишне фамильярна. Ну что ж, этого
требует род ее деятельности. Я еще не видела ненавязчивых и нефамильярных
коммивояжеров! Впрочем, мой род деятельности тоже кое-чего требует…
– Да, я знавала одну женщину, которую ваша помада сделала
действительно неотразимой, – изрекаю с самым простодушным видом. –
Некая Наталья Самойлова – не помните такую? Она-то вас мне и рекомендовала.
Гребень, которым m-lle Вильбушевич разбирала мои волосы
«очень милого, но несколько пресноватого темно-русого цвета», выпадает у нее из
рук. Так, так… кажется, горячо! M-lle Вильбушевич явно потрясена. Неужели я
угадала?.. Неужели интуиция – моя всеми презираемая женская интуиция –
оказалась вернее холодной логичности Смольникова – знаменитой «хольмсовской»
логичности?!
Я уже вижу картину своего триумфа… однако не успеваю
насладиться ее созерцанием. M-lle Вильбушевич торопливо крестится и смотрит на
меня с откровенным ужасом:
– Мадам Самойлова?! Не сестрица ли господина Лешковского,
учителя гимназии? Я буквально несколько дней назад узнала о том, что бедняжка
трагически погибла!
Вот это да… Вот это, употребляя лексикон Павлы, плюха!
Кажется, налицо как раз тот случай, когда охотник угодил в расставленную им
самим ловушку! Не зря говорят умные люди, что мир чертовски тесен! И что мне
теперь делать? Могу я знать об участи Самойловой? Ну да, наверное. Если уж
какая-то продавщица помад в курсе ее гибели, то я, как знакомая Самойловой,
просто обязана знать о ее смерти!
Эти мысли промелькнули в моей голове, без преувеличения
сказать, с быстротой молнии.
Моментально придаю своему лицу самое что ни на есть траурное
выражение и бормочу:
– Да, да. Бедная Наталья Юрьевна! Мы не были знакомы слишком
коротко, однако я всегда восхищалась прекрасным цветом ее волос, вот она и
открыла мне тайну вашей помады…
Ох и фарисейка я – вернее, та особа, которую изображаю! Хоть
бы для приличия выждала время после гибели знакомой! Нет же, ринулась
немедленно за пресловутой помадой!
Такое ощущение, что m-lle Вильбушевич приходит в голову та
же мысль. Ей явно неприятно на меня смотреть, однако интересы ее торговли
требуют своего.
– Ну что же, – говорит она сдержанно, – не
пожелаете ли теперь взглянуть на образец помады?
Разумеется, я желаю. Вильбушевич вынимает из кармана
крошечную стеклянную баночку, в каких обыкновенно держат румяна для губ,
открывает и подает мне.
– Возьмите на кончик пальца, поднесите к носу, понюхайте,
потом разотрите по ладони – и вы увидите, что средство мгновенно проникает в
кожу, питая ее…
Исполняю все, что мне предписано. Четверть часа назад я бы
поостереглась, однако после того, как Вильбушевич подтвердила, что Самойлова
пользовалась ее услугами, бояться стало нечего. Уж конечно, она не признала бы
этого знакомства, окажись знаменитое средство Анны Чилляг опасно для
человеческой жизни!
Итак, что же это за средство? Я, конечно, не великий химик,
однако ощущение у меня такое: в этой помаде смешаны репейное масло, хна и
ванильный порошок, причем этот последний – в подавляющем количестве. Я ничего
не имею против запаха ванилина, однако с утра до ночи благоухать, словно
кондитерская лавка, – слуга покорный! Впрочем, может статься, после того,
как средство впитается в волосы, запах исчезает?
А впрочем, мне-то что? Я ни в коем случае не намерена
портить свои волосы. Мне они вполне по нраву, а если кто-то находит их слишком
тонкими и пышными – ну что ж, это его печаль. Но, разумеется, сообщать это
m-lle Вильбушевич я не стану.
– А вы хорошо знали Наталью Юрьевну? – спрашиваю как бы
между делом.
