Может быть, и так, однако, сколь нам известно, потерялся
Сергиенко не в доме Бровман, а невесть где. И убит он был в неизвестном месте,
а не там, где проживал. Агент поклялся, что полов в квартире Бровман не мыли «с
последней еврейской Пасхи, это самое маленькое», а ведь расчленение трупа –
дело кровавое, без замывания брызг крови не обошлось бы. Таким образом,
первоначальные подозрения с кухарки и самой мадам Бровман были сняты.
Предстояло искать других злодеев – людей хитрых и изощренных, которые
попытались с максимальной старательностью ввести правосудие в заблуждение. Ведь
если Сергиенко исчез вечером 19-го, а в ночь на 21-е были обнаружены его
останки, это означает, что 20 августа письмоводитель никак не мог послать в
прокуратуру записку, объясняющую, что в службу ходить не может, ибо прихворнул
и лежит, не вставая! Между тем записка такая была передана, ее своими глазами
видели товарищ прокурора Смольников и начальник канцелярии, непосредственный
руководитель пропавшего письмоводителя, а теперь увидели все участники
совещания, спешно созванного в прокуратуре.
У Смольникова и начальника канцелярии поначалу не возникло
ни малейшего сомнения в том, что записка сия писана рукою Сергиенко: у того был
довольно своеобразный и хорошо узнаваемый почерк. Однако теперь, сличив записку
побуквенно с другими образцами его почерка, они уверились: это умелая подделка,
написанная неизвестными людьми для того, чтобы отсрочить время опознания трупа.
Высказывались, конечно, разные версии причин убийства. Не
осталось без внимания и происхождение Сергиенко, его принадлежность к гонимому
племени. Однако он ведь выкрест, так что юдофобские настроения, по большинству
мнений, вряд ли могли сыграть какую-то роль. Разве что его ренегатством
возмутился кагал… но, поскольку Сергиенко крестился уже давно, отмщение изрядно
опоздало. Эта версия большинству представлялась неправдоподобной. Об ограблении
тоже можно промолчать. Письмоводитель вовсе не был богат! Скорее всего, имело
место убийство из мести или из ревности.
Слегка отвлекусь: не представляю себе женщину, которая могла
бы увлечься такой незначительной личностью, как Сергиенко. Он малорослый;
прежде был изрядно толст, потом вдруг резко похудел, так что после, со своими
круглыми, чуточку вытаращенными глазами, припрыгивающей походкой, лысеющей
головой и пенсне, которое вечно сваливалось с остренького носика, он более
всего напоминал пожилого мальчика, такого живчика-перестарка. Однако мадам
Бровман уверяла, что какая-то любовница у Сергиенко все же была (при этом в
голосе вдовы звучала истинная ревность!) – и, очень может быть, эта особа из
«приличных». Ее имя и место жительства никому не известны, однако посещал ее
Сергиенко два раза в неделю регулярно. Очень может статься, что у этой
неизвестной дамы был муж или любовник, который выследил соперника и убил его
столь жестоким образом.
Как ни ненавижу я г-на Смольникова, как ни презираю его,
должна отдать ему должное: он умен, умен бесспорно. Именно ему пришло в голову,
что убийца несчастного письмоводителя должен был избавиться не только от трупа,
но и от остатков одежды (напомню, что в злополучных кулях отыскались только
штаны Сергиенко), а также и от его головы. Смольников переговорил с начальником
сыскной полиции, и тот отрядил целый отряд агентов на прочесывание насыпей
вокруг железнодорожного полотна. В помощь ему были выделены также и рядовые
сотрудники из наружной полиции, а также некоторое количество солдат и дорожных
полицейских. В результате этих титанических усилий вскоре были совершены новые
находки, о которых уже упоминал в разговоре со мной Смольников: отыскали и
голову убитого письмоводителя, и некий окровавленный, ссохшийся ком, который
оказался его пиджаком, рубашкой и нижним бельем. Башмаки и шляпу найти не
удалось. Вещи опознала кухарка, которая в хозяйстве мадам Бровман исполняла
также обязанности прачки. Сама мадам засвидетельствовала, что эта рубашка была
самой нарядной у несчастного письмоводителя. И, вновь ревниво сверкнув глазами,
высказала мнение, что он отправился на романтическое свидание!
По поводу этих находок состоялся весьма любопытный обмен
репликами. Кто-то из присутствующих выразился в том смысле, что совершить их
помог счастливый случай. Однако начальник сыскной полиции не без обиды ответил,
что это никакой не случай, а результат самой серьезной работы. Поползай-ка по
откосам железнодорожных насыпей на протяжении нескольких верст! Был бы случай несчастный,
когда бы ничего не удалось найти!
Он, безусловно, прав. В нашей работе равно важны и удача, и
постоянный кропотливый труд. Это вообще как в жизни. Но при том, как бывают
любимцы Судьбы, так же бывают любимцы того или иного ремесла. В частности –
любимцы сыска, следствия. К таким принадлежат, к примеру, Лекок и пресловутый
Хольмс. Им, что называется, везет. Но это литературные герои. А из людей
реальных к ним, конечно, принадлежал знаменитый сыщик прошлого века Путилин,
начальник Петербургской сыскной полиции, о котором мне рассказывал отец,
несколько раз встречавшийся с ним. Что же касается нас, нижегородцев… Увы, я
совершенно точно не принадлежу к любимицам сыска. Можно было бы, конечно,
назвать одно имя так называемого везунчика, но оно определенно нейдет у меня с
языка.
Впрочем, вернусь к нашему совещанию.
Как стало ясно с одного взгляда на голову Сергиенко, смерть
его свершилась без всякой загадочности: он был всего-навсего убит тяжелым
ударом, размозжившим ему лоб. Конечно, он понимал, что сейчас будет убит: лицо
его было искажено неподдельным ужасом, а не только смертной судорогой. В
карманах пиджака сыскалось несколько ассигнаций – пятерок и червонцев – и
листок бумаги. Все это было настолько пропитано кровью, что превратилось в
бесформенные комки. В бумаге удалось признать письмо лишь потому, что
сохранилось, не залившись кровью, одно последнее слово: упустившую…
Оно сопровождалось многоточием. Подписи далее не следовало.
Я смотрела на эту бумагу и думала, думала… И вдруг услышала,
как меня окликают по имени. Обращался ко мне прокурор города господин Птицын.
Прежде мы с ним вряд ли двумя словами обмолвились, обычно я читала в его глазах
одно только снисходительное презрение к своей персоне, однако теперь, глянув
исподлобья, немало изумилась, заметив в его взгляде самый живой интерес.
– Извините, ваше превосходительство, я задумалась и не
слышала вашего вопроса, – проговорила я скованно.
– А вот об этом я вас и спрашивал, дорогая Елизавета
Васильевна, – приветливо проговорил Птицын. – На вашем хорошеньком
личике изобразилась такая напряженная работа мысли, что я непременно должен
узнать у вас: что подсказывает вам знаменитая женская логика?
«Смеется! Издевается! – промелькнуло у меня в
голове. – И голоском-то каким ласковым запел… В точности как лиса, которая
петушка сманила да унесла его за темные леса!»
