Насчет женской логики – мне было совершенно понятно, что
имелось в виду. Не далее как неделю назад, на губернской судебной сессии,
господин городской прокурор во всеуслышание обсуждал знаменитое высказывание
Тургенева: мужчина-де может иногда сказать, что дважды два – не четыре, а пять
или три с половиною, а женщина скажет, что дважды два – стеариновая свечка.
Обсуждалось сие настолько громогласно, что слышали все. И поскольку я была
единственная особа женского пола среди собравшихся, господа мужчины смотрели на
меня так, словно именно я вывожу стеариновую свечку итогом простейшего
арифметического действия!
А теперь вам желательно получить образец знаменитой женской
логики? Решили позабавиться мною?
Ну что ж, господа! Извольте!
– Если мы вспомним рассказ кухарки Бровманов о том, на какой
бумаге было написано письмо, выманившее Сергиенко на свидание и ставшее для
него роковым, – начала я, изо всех сил вонзая ногти в ладони, чтобы
сдержать дрожь всего тела, а самое главное – голоса, – то сможем
предположить: вот этот пропитанный кровью комок – остатки того самого письма.
– Вы очень наблюдательны, – наглым, насмешливым голосом
перебил меня Смольников. – Ведь кухарка ясно сказала: письмо было написано
на толстой желтоватой бумаге, толстым карандашом, печатными буквами. В самом
деле, какая острота дедукции и глубина индукции!
Я повернулась к Смольникову. Он смотрел на меня своими
чернущими, темно-бархатными, презрительно прищуренными глазами.
«За что ты меня так ненавидишь? – устало, безнадежно
подумала я. – Что я тебе дурного сделала, что ты меня со свету сживаешь,
словно лютого врага?! Да неужто я виновна лишь в том, что не мужчина, а
женщина?»
И вдруг… да полно! Мне почудилось это! Глаза Смольникова
словно бы дрогнули под моим взглядом. Исчез нахальный, уничтожающий прищур,
исчезла ухмылка, кривившая его губы… Мой неприятель насупился и отвел взор.
– Простите, господа, простите, сударыня, что помешал, –
пробормотал он с запинкою. – Прошу вас, продолжайте.
Положительно, у меня галлюцинации!
– Прошу вас, Елизавета Васильевна, продолжайте, –
повторил за Смольниковым прокурор все с той же, совершенно незнакомой, непривычной
интонацией.
Да что с ними со всеми?! Ей-богу, тут какой-то подвох! Не
попросить ли мне позволения удалиться?! Не сбежать ли под Павлино крылышко?
Нет. Дело – вот что должно быть прежде всего.
– Благодарю вас, господа, – произнесла я
сдержанно. – С вашего позволения, я продолжу. Мне кажется, это письмо
имеет для нас чрезвычайное значение. Прочесть его – необходимо. Вы спросите –
как? Это сложно. Это сложно, но… не невозможно! Письмо, как мы можем видеть,
написано карандашом – причем отнюдь не химическим, иначе этот комок был бы
грязно-лилового или синего цвета. Мы же видим, что он красновато-бурый… и это
позволяет предположить, что карандашные строки не смыты кровью, не растворены
ею, а просто закрыты.
Я перевела дух, готовясь услышать сардоническое: «Ну и что?»
или издевательское: «И без вас ясно!»
Однако собравшиеся молчали. Смольников на меня по-прежнему
не глядел, а все другие смотрели… причем очень странно. Такое впечатление, что
они и впрямь желают услышать, что я буду говорить.
А, была не была!
– А теперь, господа, давайте вспомним, что такое карандаш.
Это графитовый грифель, вставленный в деревянную «рубашку». Что такое графит?
Некое химическое вещество гексагонального строения. Графит отличается
стойкостью к химическим реактивам и нагреванию. При накаливании он разлагается,
оставляя мелкий угольный порошок. Именно на этом я и предлагаю построить наши
дальнейшие действия.
Смольников вскинул голову и уставился на меня расширенными
глазами:
– Что?! Вы думаете…
– Постойте, постойте! – перебил его прокурор. –
Мне было известно, что Елизавета Васильевна в свое время закончила гимназию с
отличием, но я совсем забыл, что она обучалась в первой нижегородской гимназии,
где преподавал замечательный учитель химии Лоскутов. Десятком лет раньше
Елизаветы Васильевны и мне посчастливилось поучиться у Лоскутова, да не в коня
оказался корм, господа, – Птицын слегка усмехнулся. – А Елизавете
Васильевне, вижу, уроки химии пошли впрок. Поправьте меня, если я ошибусь. Вы
предлагаете, сударыня, нагреть письмо до максимума, чтобы графитовые, угольные
строки загорелись на бумаге? Огненные письмена? Мене, текел, фарес?
– Вы все правильно поняли, – радостно кивнула я. –
Только следует помнить, что бумага – вещество куда менее прочное, чем графит.
Чем сильнее мы нагреем письмо, тем более четко проявятся строки, но… но бумага
может вспыхнуть в самую неожиданную минуту. Может статься, что «огненные
письмена», как вы их назвали, Симеон Симеонович, исчезнут почти в ту же
секунду, как откроются нашему глазу…
Я едва не подавилась, вдруг осознав, что назвала его
превосходительство городского прокурора запросто, по имени-отчеству! Но он
по-прежнему смотрел на меня с любопытством и ожиданием.
– Да, есть такая опасность! – нетерпеливо воскликнул
начальник сыскной полиции Хоботов. – И как же вы предлагаете избежать ее?
Совершенно некстати я вспомнила, что Хоботова зовут Михаил
Илларионович, в точности как знаменитого Кутузова, и с превеликим трудом
подавила в себе желание назвать по имени-отчеству и его.
– Э-э… я предлагаю, чтобы сей процесс производился
осторожно, при постепенном нагревании, – преодолев запинку, проговорила
я. – Кроме того, нам всем необходимо быть крайне внимательными, чтобы
каждый мог запомнить хотя бы несколько проявившихся слов. Потом мы составим
общую картину письма. А еще… а еще я предлагаю пригласить фотографа. Нет, лучше
– двух или трех фотографов с их аппаратами. Они должны запечатлеть на свои
пластины весь процесс появления текста письма. Технике в данном случае я
доверяю гораздо больше, чем глазам человека, даже нескольких человек.
Я умолкла.
Ну, сейчас они мне скажут…
Прокурор несколько секунд смотрел на меня в упор,
пристукивая карандашом по столу.
– Георгий Владимирович, – проговорил он наконец,
повернувшись к Смольникову, – извольте распорядиться, чтобы немедленно
привезли нашего фотографа. И вы, господа, – он повернулся к старшему
следователю и начальнику сыскной полиции, – не откажите пожертвовать ваших
штатных сотрудников для проведения смелого эксперимента. Чем скорей, тем лучше!
Пошлите казенные экипажи, чтобы нужные люди и оборудование были доставлены сию
минуту. Даже если нам не удастся раскрыть весь текст, какое-то количество слов
мы общими усилиями сможем прочесть. Кто знает, вдруг у нас в руках окажется
ключ к разгадке этого чудовищного преступления?
