– Что с ней станет? Да ничего! Снова напьется, только и
всего! – жестко сказала Алена и спокойно выдержала укоряющий Светин
взгляд.
У нашей писательницы были свои счеты с запойными
алкоголиками, вернее – с алкоголичками. Происками одной такой особы года
полтора назад Алена Дмитриева едва не отправилась на тот свет. Самое ужасное,
что под личиной «голой русалки алкоголя» скрывалась убийца и грабительница,
атаманша, можно сказать, жуткой банды
[12],
и ее раздутая от водки физиономия с водянистыми, бесцветными глазами, ее
расплывшееся, словно у утопленницы, долго пролежавшей под водой, тело до сих
пор иногда преследуют Алену в кошмарных снах. Нет, она не способна жалеть
алкашей! И на труп Нонны смотрела не то что без всякого сочувствия, но все же
без истерики. Эта история взволновала ее лишь постольку, поскольку она
совершенно выбила из колеи Свету.
И слава богу, что выбила! Слава богу, что той стало страшно!
Слава богу, что она не начала тут лихорадочно шарить, оставляя кругом свои
отпечатки пальцев! Потом поди доказывай, что не приложила руку к убийству с
целью ограбления!
– Свет, пошли отсюда, а? – тихо сказала Алена с
последним проблеском надежды на благоразумие подруги. – Теперь ей уже
ничем не поможешь, зато у тебя есть все шансы попасть в ужасную историю. Шут с
ней, с этой кассетой, а?
– Не могу, – насморочным, полным слез и отчаяния
голосом пробормотала Света. – Я обещала. Алена, ты мне помоги искать. А
если не хочешь, просто так посиди, я сама поищу. Только не уходи, а то мне
страшно тут, с Нонной…
Итак, последний проблеск надежды погас, не разгоревшись.
Алена шумно вздохнула, подавляя страстное желание продекламировать что-нибудь
этакое – народное.
– Значит, так, – сказала она холодно и спокойно. –
У тебя перчатки есть?
– Да, а что? – уставилась на нее Света.
Алена только мученически вздохнула.
– А, я поняла, – Света кинулась в прихожую, где на
обшарпанной табуретке валялась ее куртка. – А у тебя есть?
Алена, которая еще не успела раздеться, вынула из кармана
свои новые коричневые, замшевые, дороженные перчатки и помахала ими:
– Разумеется. Итак, работаем очень аккуратно. Прежде чем
взять какую-то вещь, запоминаем, как она лежала, вернее, валялась, на сколько
оборотов был повернут ключ в шкафчике, вообще, все такие тонкости запоминаем,
понятно? И все возвращаем в прежнее положение. Боже упаси стронуть напрасно
хоть соринку! Пыльных поверхностей не касаться, ни к чему не прислоняться.
Жаль, конечно, что ты Нонну не спросила, где именно эту кассету искать!
Светины глаза снова наполнились слезами:
– Да я спросила!
– Ну?!
– А она сказала, что не помнит! Спрятала куда-то, но забыла,
куда именно! Она иногда до такой степени допивалась, что вообще ничего не
помнила, не то что меня не сразу узнавала, но даже Шурку!
Мгновение Алена молча смотрела на Свету, потом тихонько
хмыкнула. Да, жизнь пошла – не соскучишься! Как начался в пятницу спектакль
театра абсурда, так и не видно конца ему.
«Ну и на что ты жалуешься? – спросил кто-то в ее голове
ехидным голосом. – Ты просила судьбу подкинуть сюжетец для нового
детектива? И вот он, готов. Что ж ты стонешь? Или не в силах справиться с таким
подарочком?»
Ехидный голос, подозревала писательница Алена Дмитриева,
принадлежал Елене Дмитриевне Ярушкиной, которая относилась к своей литературной
ипостаси не без скептицизма. Но Алена уже привыкла бороться с Еленой – и
побеждать ее, а потому она без особого труда заглушила голос здравого смысла и,
махнув Свете: «Давай поделим по-братски: та половина комнаты твоя, а эта
моя», – взялась наводить шмон.
Она с самого начала попыталась внушить себе, что будет
действовать совершенно механически, – просто искать конкретную кассету, не
обращая ни на что внимания, но не учла, как это трудно, вернее, невозможно: не
исцарапав и не исколов пальцев, разбирать осколки. Осколки чужой, вдребезги
разбитой жизни, обломки счастья, обрывки судьбы – она натыкалась на них на
каждом шагу! Пакетик с кружевными дорогими чулками, источенными стрелками…
пустой флакон от духов «Дольче & Габана», которые Алене тоже очень
нравились, она даже покупала их иногда, точно такой же флакон лежал в ее
гардеробе, источая душноватый, манящий запах… пустой золотой патрончик от
помады «Элизабет Арденн»… застиранный, утративший нормальный вид лифчик
«Феллина»… рассыпанные гранатовые бусы, сломанная серебряная брошь в виде
лохматой хризантемы… о господи, все эти мелочи женской жизни, ранящие в самое
сердце! Хозяйка уже не соберет эти неровные кусочки граната, не нанижет их на
леску, чтобы крепче держались, не починит брошь, не купит новые кокетливые
чулочки, не вдохнет с наслаждением запах дорогого парфюма! Алена не раз
обнаруживала, что предметы вдруг начинают расплываться перед глазами, потому
что их застилают слезы.
Очень скоро у нее не осталось сил копаться в осыпавшихся
лепестках этой чужой жизни… и было в этой комнате еще что-то, кроме жалости к
бессмысленно умершей женщине… вроде некая загадка, мучительная тайна – и все то
же неизбывное dеjа vu! Словно бы картина жизни несчастной Нонны была лишь
маскировочным слоем краски, покрывающим полотно какой-то другой жизни… тоже
несчастной, тоже разбитой.
Чьей жизни? Кем разбитой?
Неведомо.
Судя по тяжелому дыханию Светы, и она с трудом сдерживала
всхлипывания… Однако все было напрасно, напрасно: с холодком или горюя,
бездушно или плача, они всяко не смогли ничего найти. Никакой кассеты! Даже
намека на нее.
Кстати сказать, в комнате не было не только видеомагнитофона,
но даже самого примитивного черно-белого телевизора.
– Ну это бессмысленно, неужели ты не понимаешь?! –
наконец раздраженно выкрикнула Алена, стаскивая перчатки и суя их в карманы
куртки, которую она так и не сняла. – Наверное, она была совсем не в себе,
когда тебе это говорила.
– Наверное, – упавшим голосом согласилась Света и тоже
сняла перчатки.
Устало опустилась на единственный стул.
– Ладно, мы сделали все, что в наших силах, кто может, пусть
сделает больше, – пожала плечами Алена. – Теперь надо и в милицию
позвонить, правильно?
Света кивнула…
«Мне придется торчать тут все время, пока будут снимать
допрос. Это просто рок какой-то: избавиться от этого вчера, чтобы вляпаться
сегодня! Ох, но я ведь совершенно не обязана тут оставаться, я эту Нонну и
знать не знала!»
Не знала? Но разве ты не узнала ее за полчаса «обыска» так
же хорошо, как саму себя?
