Из дневника Елизаветы Ковалевской. Нижний Новгород, 1904 год, август
Я всегда знала, что выбрала себе службу, которая мало кому
может показаться радостной и легкой. При том при всем я считаю, что хорошо
справляюсь с ней, а нервы у меня еще и покрепче, чем у любого мужчины. К
примеру, я совершенно не падаю в обморок при виде мертвых. Однако, когда чуть
ли не каждый день приходит известие о неопознанных трупах, даже и мне работа
следователя начинает казаться несколько обременительной!
Сегодня поутру, когда я собиралась в присутствие, а Павла
чистила мои ботинки, зазвонил телефонный аппарат. Надобно сказать, что совсем
недавно по приказу градоначальника были телефонированы квартиры некоторых чинов
прокуратуры, сыскного отделения и судебных следователей, в коем числе и моя.
Меня очень радует сия техническая новация, однако Павлу она приводит в истинное
содрогание. Заслышав трезвон, моя нянька начинает громко стучать зубами,
переминается с ноги на ногу, закатывает очи с видом возведенной на костер
христианской мученицы, под которой уже затлели дрова, поименно перебирает всех
святых, а главное, роняет из рук все, что в эту минуту держит. Не могу описать,
сколько посуды переколочено в нашем доме с тех пор, как на стенке прихожей
воцарился пресловутый аппарат!
Между прочим, мне трудно осуждать Павлу… Я тоже нахожу нечто
сверхъестественное в том, что звук человеческого голоса передается по проводам.
И я, всегда считавшая себя просвещенной, лишенной каких бы то ни было суеверий
женщиной, теперь втихомолку думаю: «Коли есть телефон, почему бы не быть
черту?!» Честно говоря, я и сама иногда роняю вещи при звонке. Правда, не от
страха, а от неожиданности. Так произошло и сейчас. Павла выронила щетку,
которой наводила глянец на мой башмак. Сам башмак тоже выпал у нее из рук. В
результате паркет в прихожей оказался выпачкан гуталином.
У меня же из рук вывалился портфель – и книжка, которую я
туда засовывала. Собственно, книжек было несколько: тоненькие, в мягких
обложках. Они веером разлетелись по полу. Я торопливо подхватила их и
придирчиво осмотрела: не порвались ли? Дело в том, что книжки не мои. Вчера мне
дал их Смольников.
Такой шаг он предпринял к примирению со мной. Наши отношения
весьма охладели после того следственного опыта, который он устроил, едва не
утопив безропотного городового. Но Смольников, надо сказать, относится к числу
тех людей, которые не могут существовать, если не ощущают к себе всеобщей
любви. Вряд ли он воспринимает меня как даму… то есть, к несчастью, во мне он
видит именно женщину, а не дельного следователя, но я разумею – не воспринимает
меня как женщину, достойную ухаживания, – и все же моя к нему явная
неприязнь определенно мешает ему жить спокойно. Поэтому, зная о моем желании
познакомиться с сочинениями некоего господина Конан Дойла, он и принес мне
очередной выпуск «Приключений мистера Шерлока Хольмса». Это новеллы «Пестрая
лента», «Серебряный», «Конец Чарлза Огастеса Милвертона». Я чрезвычайно много
была наслышана о великом английском сыщике – преимущественно от самого
Смольникова, который последние два или три месяца читает книжки английского
сочинителя без отдыха, запоем, во всякое время дня и ночи, новые выпуски
покупает немедленно и таскает их с собой. Он никому у нас в отделе проходу не
дает, направо и налево расхваливая и самого Конан Дойла, и измышленного им
героя. Стоило мне полюбопытствовать о качестве сей литературы, как Смольников
выхватил из портфеля пять или шесть штук последних выпусков и щедрым жестом
протянул мне. Я, разумеется, приняла эту трубку мира. Я могу сколько угодно
продолжать считать Смольникова легкомысленным папильоном, однако мы работаем
вместе, и наши личные отношения в интересах работы должны оставаться мирными.
Кстати, заодно о Шерлоке Хольмсе. Мне показалось, что
детективные рассказы Конан Дойла ничуть не интереснее забытого французского
романиста Габорио, а чудеса героя последнего – сыщика Лекока – не менее
поразительны, чем подвиги Шерлока Хольмса. Однако Смольникову сказать об этом
остерегаюсь. Боюсь, тогда мы опять поссоримся – и уж без примирения. Мою
критику он сочтет оскорблением – и даже не себя лично, что было бы еще полбеды,
а лучшего друга. Дело в том, что Смольников воспринимает господина Хольмса как
лицо реальное и частенько предается мечтаниям о том, как поедет когда-нибудь в
Лондон и нанесет визит дружбы в его квартиру на Бейкер-стрит. Восторги Смольникова
разделяет письмоводитель прокуратуры Сергиенко, который, впрочем, и приохотил
своего начальника к новеллам Конан Дойла. Такое впечатление, что Сергиенко
вполне готов взять на себя роль доктора Уотсона при нашем нижегородском
Хольмсе!
А впрочем, я отвлеклась. Вернусь к событиям дня.
Итак, зазвонил телефон, и после довольно громкого кваканья,
которым обычно начинается всякий разговор, я услышала в трубке чей-то хриплый
голос. Раньше, на заре развития телефонной связи, определить, кто говорит, не
было никакой возможности: хорошо еще, если удавалось отличить мужчину от
женщины. Однако прогресс не стоит на месте, и голоса в наших аппаратах
сделались вполне членораздельны.
Оказалось, телефонировали со службы. Необходимо как можно
скорей ехать на станцию: в одном из поездов обнаружен труп неизвестного.
Сообщили, что брать извозчика мне надобности нет, потому что за мной заедет
товарищ прокурора Смольников, за коим уже послали казенную пролетку. Меня
предупредили, чтобы я вышла и ждала экипаж, но не во дворе, а на перекрестке:
кучер новый, недавно нанятый, как бы не заблудился в наших Чернопрудных
проулках!
Ну что ж – я ответила, что все поняла, обулась в ботинки,
которые Павла тем временем дочистила, надела шляпку, взяла портфель, зонтик и
отправилась на перекресток – караулить пролетку, размышляя о том, что
Смольникову все-таки совершенно нестерпимо хочется помириться: вот даже заехать
за мной предложил, хотя пролетка по рангу положена именно ему, чиновнику более
высокого класса: мне обычно приходится нанимать городского извозчика…
К чему бы это? Не к дождю ли? Тем паче что погода нынче
стоит премерзкая: моросит, пришлось открыть зонтик и задуматься о том, что не
за горами осень. Скоро и Нижегородская ярмарка заявит о закрытии торга… В
газетах все чаще встречаются объявления о продаже огромных партий товара с
баснословными скидками. Разумеется, кому охота везти все это добро обратно!
Ждать пришлось недолго: вскоре зацокали по мостовой копыта.
Высунувшись из пролетки, Смольников махал мне своим немыслимым шапо как ни в
чем не бывало, словно и не пробегала между нами черная кошка. Однако обращенное
ко мне румяное, с рыжими бровями и ресницами лицо кучера отнюдь не выражало ни
приветливости, ни любезности, а одно только изумленное негодование. При виде
этой физиономии, честно сознаюсь, я едва удержалась, чтобы не помянуть про себя
врага рода человеческого – а ведь Павла всегда бранит меня за то, что я легко
чертыхаюсь!
