– Филя любил Дарьюшку много лет и очень хотел жениться на
ней. Разумеется, он был готов на все, чтобы доказать свою преданность! Правда,
острым умом он не отличался, изобретательностью тоже. Ему в голову не пришло
ничего лучшего, как спрятать мертвое тело в сундук, отвезти его к реке – и
бросить в воду. Дарьюшка предварительно сняла с Натальи все вещи и напялила на
нее свою рубаху – на всякий случай, как говорила она, чтобы, если тело найдут,
покойницу не опознали. После этого она побежала к Лешковскому – рассказать, как
хорошо управилась. Ей и в голову не пришло, что она оказала своему «господину и
повелителю» медвежью услугу. Одно дело мирная смерть сестры, которой он
наследует, и совсем другое – ее бесследное исчезновение. Даже то, что сундук с
трупом выбросило на отмель, мало исправило положение, ибо к тому делу было
привлечено внимание властей. А тут еще эта история с окровавленными мешками…
– А почему понадобилось расчленять тело? – спрашиваю
я. – Мне кажется, убийцы только хлопот себе на шею навязали!
– В том-то и дело! Но ведь об убийствах только рассуждать
легко – совершать их трудно. Человек – нормальный, обычный – может сколько
угодно строить планы злодеяний, однако он не представляет, как поведет себя
рядом с существом, которое только что приняло смерть от его собственной руки.
При виде внезапной, необъяснимой смерти Натальи Самойловой потеряла голову и
натворила глупостей Дарьюшка. Да и Вильбушевич, доктор, дантист, оказался очень
слабым перед лицом совершенного им хладнокровного убийства. Он на какое-то
время словно обезумел от страха и решил, что лучше всего будет разрубить тело
Сергиенко и вынести его из дому по частям. Однако потерял сознание… и в
таком-то виде, среди кусков тела, нашла отца Луиза Вильбушевич. Она показала
истинно мужское присутствие духа! Немедленно уложила все по мешкам, замыла пол,
собрала окровавленную одежду… К сожалению, только потом обнаружилось, что она
оставила в пиджаке Сергиенко роковую записку. Но тогда она этого еще не знала.
Луиза кинулась за помощью к любовнику. Отец ее все это время лежал без памяти.
Лешковский пришел в ярость от рассказа Луизы, но деваться было некуда: он
прекрасно понимал, что если Вильбушевич попадется, то потянет за собой и его.
– Какой ужас! – Меня начинает трясти. – А ведь, по
сути дела, они не настоящие злодеи! То есть… Нет, я хочу сказать… Они были
вынуждены совершить преступление! Их вынудил Сергиенко – вот кто истинный
злодей, негодяй! И он получил по заслугам. А они теперь будут платить за его
преступления раскаянием, позором, каторгой!
– Извини, Лиза, – строго, наставительно говорит
Георгий, – но ты как-то неправильно все это воспринимаешь. Что значит –
Сергиенко их вынудил? Если бы они были абсолютно чисты перед законом, то не
боялись бы шантажа! То есть на самом деле все началось с них самих, с их
грешков!
– Да, ты прав, – опускаю я голову.
Он прав, но… А впрочем, каждый работник юстиции знает, что
закон и справедливость – понятия далеко не равнозначные.
– Ну хорошо. Рассказывай дальше.
Георгий продолжает с видимым удовольствием:
– Лешковский понял, что надо как-то исправлять положение,
которое выходило из-под контроля. Он переоделся в какую-то затрапезную одежду и
ринулся на ночной поезд. В его расчеты входило выбросить мешки из вагона на
полном ходу, однако избавиться удалось только от головы Сергиенко и его
окровавленной одежды. Потом к нему пристал истопник, и «учителишка» счел за
благо бежать. Под тряпьем на нем был надет приличный костюм. Сбросив лохмотья,
Лешковский превратился во вполне респектабельного человека и спокойно вернулся
в Нижний встречным поездом, в вагоне первого класса, проверять который никому и
в голову не пришло. И тут же он узнал, что тело его сестры найдено… Что
происходило после этого, ты и сама знаешь. Лешковский уповал на то, что труп
Сергиенко останется неопознанным как можно дольше. Для этого Луиза, которая
оказалась большой мастерицей подделывать почерки, написала от его имени записку
в прокуратуру: письмоводитель-де болен. Теперь Лешковскому оставалось как можно
более правдоподобно изобразить потрясение в морге при опознании тела сестры.
– Да, я помню, как они дрались с Красильщиковым… – начинаю я
– и тотчас вскрикиваю: – Но Красильщиков! Неужели он тоже был замешан в эту
историю? Неужели он с самого начала знал, что…
– Он знал очень немногое. Кое о чем обмолвилась Наталья,
когда рассказывала о патологическом увлечении брата древними рукописями. Она
частенько говорила и о том, как в один прекрасный день отомстит человеку,
убившему ее мужа, однако Красильщиков считал свою подругу хоть и красивой, но
довольно пустенькой особой, а потому не слишком-то прислушивался к ее словам. И
он испытал истинное потрясение, когда узнал о ее смерти. Обвинения Лешковского,
который любым путем пытался отвести от себя даже тень подозрений, оскорбили
Красильщикова. Он принялся вспоминать какие-то обмолвки и намеки Натальи – и
начал подозревать истину, какой бы невероятной она ни казалась. Сперва он хотел
прийти к Лешковскому и бросить ему в лицо свои подозрения. А потом… А потом
решил попросить помощи у одного своего знакомого – бывшего одноклассника. Этот
человек служит в одном из государственных учреждений, имеет прямое и
непосредственное отношение к сыску. Он внимательно выслушал Красильщикова, и в
голове его созрел мгновенный план того, как изобличить преступников.
– И кто же этот человек? – спрашиваю я, и лицо Георгия
становится таинственным:
– Я не имею права сказать тебе, кто он. Это не моя тайна. Давай
называть его… ну, хотя бы NN, что ли… А впрочем, нет: это слишком обыкновенно!
Ныне в моде все английское – дадим ему имя более звучное, на аглицкий манер:
Эскот! Да, именно так мы и будем звать этого господина.
– Эскот? – повторяю я. – Ну что ж, если вам
угодно…
Кажется, Георгий не заметил, что я вдруг перешла на «вы». Он
был всецело увлечен своим рассказом:
– Эскот в это время уже подозревал и Дарьюшку, и
Лешковского.
– Почему?