– Ну, напрасно ты думаешь, Света, что Юрий Николаевич тебя
не может понять, – вкрадчиво заговорила Алена. – Посмотри на эту
дверь. Видишь, она вся в таких меленьких дырочках? Почему, как ты думаешь? Да
потому, что Юрий Николаевич – большой любитель метать дарты в мишень.
Богачев даже пошатнулся!
– Причем мишенью для него служит… портрет господина
Чупа-чупса, – продолжала Алена.
– Правда что – иглу в яйце… – пробормотал Суриков с ужасом.
– Совершенно верно, – величаво кивнула Алена. – То
есть Юрий Николаевич ненавидит этого типа так же сильно, как ты, как я, как
Нонна и еще сотня миллионов народу. И если он теперь станет меня уверять, будто
не закодировал Сухаренко на самоуничтожение…
– Не закодировал! Не было этого! Я врач, а не убийца,
поймите, вы… прокурорша несчастная! – взревел Богачев. – Самое
смешное… – Он замялся, отвел глаза, словно стыдясь чего-то. – Самое
смешное, что я не узнал Сухаренко, когда он ко мне пришел на прием! У меня
жуткая зрительная память, вы сами могли убедиться, к тому же я просто не мог
вообразить, что он вот так, без охраны, запросто… А фамилий я никогда не
спрашиваю. Правда, потом, тем же вечером, я увидел его по телевизору и подумал,
что судьба иногда так хохочет над нами! Он был у меня в руках, а я…
Да, насмешка судьбы – иначе никак не назовешь рассказ
Богачева. Алена сама была патологически рассеянна и очень часто попадала в
глупейшие ситуации из-за своей забывчивости. Поэтому моментально поверила
всему, что сказал доктор. Узнай он Сухаренко, просто так бы его не отпустил! А
потому оставалось довольствоваться только метанием дартов.
– И чем он перед вами провинился? – спросила Алена
сдержанно.
Богачев угрюмо пожал плечами:
– Да тем же, чем и перед всеми. Полным развалом прежней моей
жизни, потерей собственности, долгами, за которые пришлось расплачиваться,
продав все, что было. Мои родители не выдержали, когда пришлось за бесценок
отдать квартиру, дом в деревне, только чтобы расплатиться с долгом, который за
четыре месяца вырос в астрономическую величину. Мы потеряли все, все, что
имели! Отец и мать умерли один за другим, жена от потрясения разродилась
мертвым ребенком… Знаете, принято считать, что дефолт – это понятие чисто
экономическое. Но это не так. Это величина и политическая, и моральная, и
этическая, это страшное преступление, которое не должно было остаться
неотмщенным.
– И не осталось, – пробормотала Света. – Поэтому я
и говорю, что вам может проститься многое. Даже то, что… – Она вдруг громко
сглотнула, и лицо ее стало жалобным, испуганным, будто у маленькой девочки: – Я
у вас в пятницу была, 24 октября. А кодирование рассчитано на два месяца.
Значит, я покончу с собой 24 декабря? А как же мой сын?..
Виктор Михайлович Суриков, доселе недвижимо подпиравший
косяк, хрипло выругался и выскочил в коридор.
Денисов стиснул кулаки:
– Да не будет этого! Не будет! Это же просто совпадения,
Света! Не слушай ты эту свою писательницу! Вы думаете, – испепеляющей
взгляд в сторону Алены, – думаете, я что делал все выходные? Я статистику
проверял! У меня все данные по смертельным случаям в городе есть. И ерунда все
ваши выкладки! Ерунда! Я сейчас докажу! – Он выхватил из кармана небольшой
блокнот. – Юрий начал сеансы в нашем городе 20 апреля и работал четыре
дня. В июне, получается, с 20-го по 24-е, должны последовать случаи
самоубийств. Но произошел только один случай, 21-го числа.
– Этот человек был на приеме? – быстро спросила Алена.
Денисов и Богачев переглянулись.
– Ну, был, – нехотя кивнул Богачев.
Алена пожала плечами:
– Ну вот, видите!
– Да ничего никто не видит! – вскричал Денисов. –
Во-первых, на приеме было полсотни человек. А самоубийство – одно. Вот суньте
свой любопытный носик в мои записи – и увидите, что есть некоторые совпадения,
но это не более чем совпадения. Этак можно и естественные смерти сюда…
– Стоп! – вскинула руку Алена. – А статистика этих
так называемых естественных смертей у вас имеется? Как она увязывается с
приездами доктора Богачева в Нижний?
– То есть?
– То есть можно уточнить фамилии тех, кто проходил у вас
кодирование – и умирал ровно через два месяца вроде бы сам по себе?
Денисов и Богачев обменялись мгновенными взглядами.
– Я такую статистику не вел, – буркнул затем Денисов,
но Алене этот обмен взглядами сказал многое, если не все.
Врешь ты – вел, вел! И пришел с карандашом, бумагой и цифрами
к тем же выводам, к которым пришла и Алена – пришла чисто теоретически,
умозрительно, опираясь только на домыслы и на старый, замшелый дневник
Елизаветы Ковалевской, которая любила прадеда Алены, мечтала выйти за него
замуж, но… но он женился на другой. Прабабку Алены звали не Елизавета
Васильевна Ковалевская – ее звали Евлалия Романовна Маркова, вот какая штука.
Но Елизавета из тьмы времен подсказала правнучке своего
любимого, что может произойти, если сделать человека рабом его самого заветного
желания…
– Юрий Николаевич, – внезапно сказала Алена. –
Пожалуйста, Юрий Николаевич, вы не могли бы сейчас показать мне, как вы это
делаете?
– Что? – угрюмо буркнул Богачев.
– Как вы кодируете человека? Как возникает тема заветного
желания, которое определяет всю его жизнь?
Новая мгновенная переглядка Денисова и Богачева, полные
ужаса глаза Светы…
– Нет, я не требую скрупулезного исполнения всех
деталей, – криво усмехнулась Алена. – Оставьте надежду, что вам
удастся закодировать на самоуничтожение меня. В моей жизни уже был такой момент
– жажды самоуничтожения, – но я это пережила. Бомба в одну воронку дважды
не падает. Кстати… за Чупа-чупса, Юрий Николаевич, я вам тоже, как и Света, от
души благодарна. В той яме ему самое место!
– В какой яме? – настороженно спросил Денисов.
– В могильной, надо полагать, – ответил Богачев,
избавив таким образом Алену от необходимости пояснять свою неосторожную
обмолвку. – То есть вашу благодарность следует понимать – как? Вы не
жаждете моей крови? Не собираетесь сдавать меня правосудию? Отнимать у меня
лицензию?
– Может быть, вы сами от нее откажетесь, – тихо сказала
Алена.
Богачев только фыркнул. Итак, он еще ничего не понимал… Не
понимал, что самое страшное открытие для него еще впереди…
– Ладно, Юрий Николаевич. Рассказывайте. Только встаньте
лицом к стене – и ни на кого из нас не смотрите, ладно?
