– Я вас умоляю. Слово «жертва» меня унижает.
– Какая гордыня! Какой парадокс!
– Вовсе нет. Подумайте хорошенько, и вы поймете: то, что общество называет жертвой, на самом деле – приторная смесь претенциозности и трусости: честь, которую добродетель оказывает пороку. Это не в моем стиле.
– А что же в вашем стиле?
– Если поведение Эммануэль кажется мне неправильным, я заявляю об этом. Если ее поведение не вызывает у меня вопросов, я радуюсь за жену. Наш союз держится на крепком эгоизме и отсутствии лживого стыда: что хорошо для меня, то хорошо для моей жены. Я вовсе не слепец, я не отрекаюсь от своих принципов и не отношусь к Эммануэль снисходительно. Меня интересует все, что с ней происходит. Если бы это было не так, это было бы странно.
– Вы же не станете мне рассказывать о том, что, занимаясь любовью направо и налево, Эммануэль становится более искусной любовницей. Или что продавая себя, Эммануэль приносит семье доход, и вы ей за это благодарны.
– Моя точка зрения куда проще: я отношусь к Эммануэль по-особенному.
– Что это значит?
– Я не отличаю ее от себя. Она – это я.
– Никто не может ревновать самого себя, – объясняет Эммануэль.
– Партнеры могут сталкиваться, у них могут быть разные интересы, – продолжает Жан. – Один может уступать другому, подчиняться его воле или принимать его точку зрения. Но мы с Эммануэль не партнеры. Мы одно целое. А значит, ее удовольствие не может быть моей печалью, ее наслаждение не может вызывать у меня отвращения, ее любовь не может оборачиваться для меня ненавистью. И я не посягаю на ее радости: они – мои.
– Если кто-то из нас что-то делает, значит, другой этого хочет. И физическое присутствие здесь не играет никакой роли. Я в любом случае там, где Жан. Если ему удается осуществить какой-то грандиозный проект, то лишь потому, что мысленно я всегда с ним.
– У нас общие органы чувств, – подтверждает Жан.
– Мы словно гермафродит, – ликует Эммануэль. – И мы увековечим друг друга, мы размножимся!
– Ее тело – мое тело: она моя женская составляющая, а я – ее мужская хватка. Ее обожаемые груди – мои груди, ее живот – мой живот. Она расширяет круг моих возможностей. Открывает двери, за которыми мужчина одинок.
– И вас не смущает то, что вы идентифицируете себя с Эммануэль? И то, что ее ласкают другие мужчины? Разве это не похоже на… гомосексуальные наклонности?
– Когда я – это Эммануэль, то я женщина. Когда Эммануэль занимается любовью с другой женщиной, я – лесбиянка.
Анна Мария покраснела. Жан улыбнулся. Но девушка быстро пришла в себя и продолжила в том же духе:
– Вы говорите искренне или просто принимаете неверность Эммануэль, чтобы ее не потерять?
– Потерять меня?! – взорвалась Эммануэль. – Возможно ли вообразить, что Жан меня потеряет! И была ли я когда-то ему неверна?
– Эммануэль верна мне, потому что она часть меня. И никто из нас не боится потерять другого.
– Как же вы в себе уверены! – почти с горечью удивляется Анна Мария. – Между вами будто существует телепатия, которая помогает ни на минуту не сомневаться друг в друге.
– Эта телепатия стара как мир. У нее есть другое название, менее престижное, но более точное: сопереживание. Те, кто может вместе страдать, могут вместе и наслаждаться жизнью.
– Анна Мария, любовь моя, Жан пытается ответить на твой вопрос, который ты постоянно задаешь.
– Какой вопрос?
– Послушай еще и поймешь.
Но Жан молчит, и Анна Мария задумчиво наблюдает за мельканием мангровых деревьев по обе стороны от желтой дороги. Можно подумать, что собеседники невероятно хотят спать, и прекрасная итальянка всего лишь борется со сном, когда вдруг с отчаянием восклицает:
– Но ведь такая жизнь – страшный риск! Жан, разве вы не рискуете, оставляя свою жену с другими мужчинами, позволяя им трогать ее, спать с ней. Вы не боитесь? Если бы вы серьезно ею дорожили…
Машина останавливается на перекрестке, указателей нет.
– Полагаю, нам направо? – задумывается Жан.
Он резко поворачивает, колеса визжат, и Анна Мария, не успев подать следующую реплику, прижимается к Жану. Он продолжает диалог, словно не замечая волнения собеседницы:
– По-вашему, следовало бы быть более осторожным? Когда мужья запирают своих красавиц дома, любовники влезают в окна. К тому же не думаю, что Эммануэль понравился бы трусливый муж. Трусы всегда глупо выглядят, моя дорогая. Если бы я боялся, что мою жену увидят обнаженной, если бы я прятал ее, если бы ее красота меня фрустрировала и лишала бы удовольствия других мужчин и женщин, разве это было бы справедливо и разумно? Обязательно ли прятать объект любви? Вы сами, Анна Мария, недавно утверждали, что Эммануэль имеет право выставлять напоказ свое тело, потому что любит его. А я вот люблю свою жену, горжусь ее красотой и счастлив, что она желанна. Больше всего я ненавижу малодушных рабов, которые показывают друзьям фото жены, восклицая: «Смотрите, какая уродина! Она уродлива, как ведьма. Зато никто у меня ее не уведет. Я спокоен. Потому и женился на ней».
– Ревность порой доводит до безумия. Но ревность и любовь идут рука об руку. Как вы можете не страдать, зная, что другие мужчины овладевают вашей женой? Или вы не мужчина?
– «Тебя, гнев девственниц, люблю я, о услада!»
[49]
– напевает Эммануэль.
– Другие мужчины не овладевают моей женой, – говорит Жан. – Они лишь доставляют ей удовольствие. И сами его получают. Но не мою жену. Слово «владение» здесь неуместно.
– Но это удовольствие могло бы доставаться лишь вам.
– Разве стоит мелочиться, когда речь идет о таких вещах? Неужели вы думаете, что у Эммануэль такие скудные запасы любви? Я не лишен своих удовольствий. И не чувствую себя обделенным.
– А униженным? Ведь вы делите жену черт знает с кем! Разве сокровище не полагается оберегать?
– Думаю, вы сами ответили на этот вопрос. Вы говорили о гордыне, о ценности вещей, о собственности, об исключительных правах, о желании владеть и обладать. А я говорил лишь о любви.
– Значит, это священная любовь. Вы оба смеетесь над моими духовными ценностями, но вы сами не от мира сего. Плотская любовь, земная любовь, страсть – совсем не то, о чем вы толкуете.
– Вы представляете мое тело вне тела Эммануэль? Спросите у нее, является ли наша любовь плотской! Границы моей любви простираются далеко за пределы плоти. Наша плоть лишь отправная точка, а вовсе не ключевой момент и не заключительный этап. Я не помню, умел ли любить до встречи с Эммануэль. Но я уверен, что, узнав ее, я познал бесконечную любовь. И не думайте, что знание далось мне просто. Я страдал. Но никогда не ревновал. Если порой мне и страшно (я ведь далеко не идеал, иногда мне тоже становится страшно), то боюсь я вовсе не того, о чем вы думаете. Я боюсь, что Эммануэль потеряет меня, а не наоборот. Что останется мне, если я больше не смогу волноваться за нее, укрывать ее ночью одеялом, когда воздух свежеет и во сне моей красавице становится холодно? Кто будет ухаживать за Эммануэль, если я не смогу? Кто будет сидеть с ней, если она заболеет и превратится в беспомощного ребенка? И тем не менее я не стану жаловаться, если другой мужчина украдет у меня жену и сделает ее более счастливой. Пусть крадет кто угодно, лишь бы – не смерть. Как я предстану перед друзьями, как признаюсь, что не уберег ту, чья жизнь была вверена мне? Ведь Эммануэль подруга моих друзей, за ее жизнь я отвечаю и перед собой, и перед ними. Разве я могу считать опасными людей, которые любят Эммануэль? Такие люди мне не соперники, они мои союзники.
