– Ну что еще, Йоланда? – Я окончательно потеряла терпение.
– Ну… Я беременна… уже три месяца.
Я не могла поверить, что она выбрала именно такое время, чтобы сообщить мне счастливую новость.
– Это большая радость! Это просто здорово! – воскликнула я фальшивым голосом.
– Да, и мы с Домингесом страшно рады.
– Прекрасно, поздравляю вас обоих.
– Это будет на сто процентов полицейский ребенок.
Я поспешила закруглить разговор, еще пару раз выразив радость по поводу неожиданного известия. Абате спросил без тени смущения:
– Завершили расследование?
– Нет, одна наша девушка, кажется, теряет надежду на многообещающую полицейскую карьеру.
– И вы ее с этим поздравляли?
– Я ее поздравляла с тем, что у нее скоро будет ребенок, а это и станет началом конца ее карьеры.
Он вдруг умолк, пристально глядя на косточки крепко сжатого правого кулака.
– У меня две дочки, одной семь лет, другой четыре, но после развода с женой я их совсем редко вижу. И мне остается только согласиться с вами: полицейский не должен иметь детей. Наш образ жизни… его трудно совместить с той стабильностью, которая необходима для семейной жизни.
– Да, – выдавила я, сразу подумав о Маркосе с его упреками. Потом решительно перевела разговор на работу – момент был идеальным, чтобы раз и навсегда уйти от личных проблем. – Моя помощница Йоланда, та, у которой будет ребенок, сообщила, что доверенное лицо Сигуана, Рафаэль Сьерра, в самое ближайшее время составит список итальянских клиентов. Но в любом случае я не верю, что его список нам сильно поможет.
– Разве? Почему вы так полагаете? – резко спросил Абате, сразу ставший ершистым и неуютным.
– По словам моих консультантов из мира моды, – выдумывала я на ходу, – маленькие фирмы часто меняют хозяев, и, если доходы их по той или иной причине падают, они закрываются. Хочу напомнить, что дела с этими клиентами велись несколько лет назад.
– Ну не растворились же они в воздухе! Все на свете обычно оставляет по себе следы, Петра. Будь оно иначе, и я, возможно, чувствовал бы себя счастливее, но, поверьте, ничто не исчезает бесследно. Однако нам, кажется, уже пора идти.
Больше он не проронил ни слова. И выглядел расстроенным, даже сердитым. Вероятно, он терпеть не мог, когда ему противоречили, хотя, что было еще вероятнее, дурное настроение его объяснялось воспоминанием о дочках.
В половине девятого в нужный нам подъезд вошли мужчина и женщина. Абате кивнул мне, и мы покинули свой наблюдательный пункт на углу. Дали им время подняться, но слишком медлить не стали, чтобы соседка не успела предупредить их о нашем визите. Само собой разумеется, ispettore взял на себя главную роль и, едва женщина, еще не снявшая пальто, открыла нам дверь, поднес к ее глазам свой жетон. Ей было лет сорок с хвостиком – самого заурядного вида, усталая, – она даже не изменилась в лице, а просто громко позвала:
– Виченцо!
Виченцо Джаннини, еще один из тех, кто принадлежал к армии обиженных судьбой, посмотрел на нас без малейшего любопытства. Мой коллега и ему показал свой жетон. Мужчина кивнул и провел нас в крохотную гостиную, обставленную без малейшего намека на вкус. Тут и начался допрос, но кое-какие детали из него от меня ускользнули из-за дьявольской скорости, с которой оба они говорили. Однако итог беседы был мне очевиден: после выхода из тюрьмы, где Джаннини сидел за кражу электробытовых приборов, он видел Катанью всего один раз, и было это довольно давно. Они поговорили о жизни и о планах Джаннини на будущее. Тот сказал, что впредь намерен честно работать на заводе. Там он познакомился с Розеллой, а так как прежняя жена от него ушла, они решили вместе начать новую тихую жизнь. Он больше не связывался ни с какими грязными делами и даже не пытался нащупать себе местечко в преступном мире. Он сыт по горло и тюрьмой, и своим прошлым, и тем, что на него до сих пор неизменно смотрят с подозрением. Сейчас он чист и не собирается пачкаться. Абате дал ему произнести эту самооправдательную речь, не выказывая нетерпения и ни разу не прервав. Тактика инспектора произвела на меня впечатление, и я даже пообещала себе, что как-нибудь использую ее в качестве примера: он слушал Джаннини, опустив глаза и часто кивая головой, – так обычно ведут себя исповедники. И мужчина, увидев, с каким уважением к нему относятся, быстро успокоился и к концу рассказа сменил свою первоначальную настороженность на признательность и податливость. Абате тотчас же воспользовался этим, вернувшись к тому, что Джаннини заявил в самом начале, словно всего остального и не слышал:
– Ты говоришь, что виделся с Катаньей лишь однажды и вы беседовали о планах на будущее. Зачем он к тебе явился?
Джаннини опять стал всячески подчеркивать, что сразу отказался от участия в каком-либо деле, и опять начал распространяться о своем полном исправлении. Меня понемногу охватывало нетерпение, но Абате по-прежнему излучал благодушие.
– А что, Катанья звал тебя на какое-то конкретное дело?
Джаннини пустился в рассуждения о злобном характере Катаньи, о том, как тот осмеял его в ответ на слова о нежелании идти по преступной дорожке, о страхе, который сам он почувствовал, не согласившись работать на Катанью. Абате снова повторил свой вопрос, и снова очень спокойным тоном:
– Скажи, Виченцо, зачем ты понадобился Катанье?
– Не знаю, – последовал ответ.
И тут Абате в первый раз поднял глаза и буквально вонзил их в собеседника. Говорил он по-прежнему медленно:
– Виченцо, друг мой, вряд ли он предложил тебе работу, не рассказав, о чем идет речь.
Я поняла, что тот спокойный тон, который поначалу помог Джаннини успокоиться, теперь, ничуть вроде бы не переменившись, таил в себе страшную угрозу. Джаннини это уловил, стал заметно волноваться и все более пылко заверял, что знать ничего не знает. И тут Абате буквально взорвался и в бешенстве, которое меня по-настоящему напугало, схватил Джаннини за лацканы пиджака и оторвал от пола. И при этом даже не повысил голоса:
– Ну, хватит глупостей! Говори все, что знаешь, или я прямо сейчас арестую тебя за соучастие в убийстве.
Он отпустил Джаннини, и тот как тряпичная кукла рухнул на диван. Он начал всхлипывать и произнес, молитвенно сложа руки, словно возносил мольбы к небу:
– Клянусь, ispettore, клянусь вам. Катанья хотел, чтобы я кому-то передал пакет, всего один раз. И он ничего не объяснил, хотя я и спрашивал. Он сказал, что лучше мне ничего не знать – ради моей же собственной безопасности. Вот тогда-то я ему и объявил, что переменил свою жизнь и к прошлому возврата нет. Он прямо взбеленился из-за того, что напрасно потерял время, и ударил меня по лицу. Он настоящий сумасшедший, ispettore, и всегда был сумасшедшим.
– Если ты сказал мне неправду, забудь о спокойной жизни, забудь. Ты проклянешь тот час, когда родился на свет, Джаннини, обещаю тебе.
